Эмоциональный концепт «жестокость» в романе Роберта Музиля «Душевные смуты воспитанника Тёрлеса»

Установлен базисный статус эмоционального концепта «жестокость» в концептосфере романа «Душевные смуты воспитанника Тёрлеса» австрийского писателя первой половины XXвека Роберта Музиля. Определены способы вербализации данного концепта в этом произведении — обозначение и выражение. Выявлены ассоциативные связи жестокости с такими феноменами, как кнут, жертва, унижение, подавление в романе Р. Музиля.

Ключевые слова: концепт, эмоциональный концепт, индивидуально-авторский концепт, концептосфера, картина мира, ассоциация, ассоциативное поле, лексема.

В отечественной лингвистике эмоциональные концепты в последнее десятилетие стали традиционным объектом лингвокультурологического изучения [2; 3, с. 7–23; 5, с. 93–96; 9 и др.], что обусловлено прежде всего их социопсихологической релевантностью для членов общества и как следствие высокой номинативной плотностью слов, обозначающих и выражающих чувства и эмоции homo loquens. Ретроспективный анализ работ, выполненных в русле лингвокультурологии эмоций, показывает изобилие исследований, авторы которых на материале разных языков успешно описали эмоциональные концепты. В фокусе внимания ученых при этом, как правило, оказывались эмоциональные концепты национальной (коллективной) языковой картины мира. Значительно меньше работ, насколько мы можем судить, посвящено описанию индивидуально-авторских концептов, в частности изучению индивидуально-авторских эмоциональных концептов. Можно с уверенностью предположить, что они все чаще и чаще станут привлекать внимание лингвоконцептологов. Перспективность описания индивидуально-авторских концептов обусловлена разными причинами.

Во-первых, исследование индивидуально-авторских концептов выявляет саму систему иерархии ценностных ориентиров конкретной языковой личности. Индивидуальные ценностные приоритеты не всегда совпадают с ценностными приоритетами, общепринятыми в социуме. Так, в частности, можно привести пример ницшеанского понимания добродетели, иллюстрирующего различия в аксиологической системе конкретного индивида и его социума. При когнитивной дешифровке индивидуально-авторского концепта в нем выявляются дополнительные смыслы, свидетельствующие о своеобразии интерпретации мира тем или иным индивидуумом. Ценностные характеристики индивидуально-авторского концепта устанавливаются посредством обращения ученых к его образным признакам, «прописанным» в языковом сознании конкретного индивида. В основе образных признаков концепта лежат ассоциации. Богатство и разнообразие последних зависят во многом, как известно, преимущественно от степени креативности, творческого характера индивида. Так, например, ассоциативно-образные признаки индивидуально-авторского концепта «любовь» в повести «Жгучая тайна» австрийского писателя прошлого века Стефана Цвейга сводятся к следующим: душевные страдания, опасность, бегство, пламя, огонь, пожар, скорость выстрела, удары молота, вздрагивание тела. Указанные признаки ярко индивидуальны. В словаре «Ассоциативные нормы русского и немецкого языков» [1] они не зафиксированы. Исключение составляет слово Schmerz (душевные страдания / боль). В этом словаре отмечены следующие наиболее часто называемые немцами ассоциаты: schön. Herz, Hass, Glück, Freund, wunderschön, wichtig, Gefühl, Geborgenheit, Treue, vertrauen, Schmerz, Partner, selten, wunderbar, Familie, Trauer, warm, Zuneigung, Ehe, Emotion, Enttäuschung, ewig, finden, Freude. Совпадающим, как можно видеть, в языковом немецком коллективном сознании и в индивидуальном языковом сознании Ст. Цвейга выступает один признак — Schmerz(душевные страдания/боль).

Во-вторых, анализ образных признаков (характеристик) индивидуально-авторского концепта позволяет выявить сложную систему многочисленных ассоциаций и коннотаций, сопровождающих то или иное слово, служащее средством вербализации ментальных структур, которыми мыслит индивид. Следовательно, становится возможным определение особенностей использования конкретным индивидом того или иного слова, выявление его художественно-выразительного, в целом, прагматического потенциала, раскрывающего содержание конкретного концепта. В качестве примера можно привести высокочастотное применение глагола hämmern в составе метафоры в повести Ст. Цвейга «Жгучая тайна». Этим глаголом образно выражается концепт «страх»: Irgendein warmes und beklemmendes Gefühl flog von dort mit dem Blut durch den ganzen Körper, Angst schoss heiß empor, hämmerte drohend an die Schläfen … [12]. — Какое-то томительно-сладостное тепло разлилось по всему ее телу, кровь ударила ей в голову, в висках угрожающе застучало (Перевод мой. — Н.К.). Этим же глаголом Ст. Цвейгом выражается и концепт «отчаяние»: es zuckt und hämmert mir an den Schläfen (у меня стучит в висках) (см. подробнее: [6, с. 82–85]. Другим примером может служить активное, ярко выраженное индивидуально-авторское употребление Ст. Цвейгом оценочного эпитета brennend в упомянутом произведении. Этот часто используемый австрийским писателем эпитет образно описывает страх одного из персонажей, вызывая при этом в сознании читателя ассоциацию этого чувства с огнем, пламенем: Die grausam brennende Angst jagte sie, der Mann hinter möchte ihr folgen und sie fassen [12, с. 20]. — Ее гнал жутко выжигающий страх. Она думала, что мужчина сзади преследует ее, настигнет ее (Перевод мой. — Н.К.).

В настоящей статье мы охарактеризуем индивидуально-авторский эмоциональный концепт «жестокость» (Grausamkeit) на материале написанного в 1906 году романа известного австрийского прозаика XX века Роберта Музиля «Душевные смуты воспитанника Тёрлеса» (Die Verwirrungen des Zöglings Törleß). Выбор этого произведения для интерпретации жестокости продиктован психологической напряженностью его сюжета, выражающейся, в том числе, и в высоком индексе частотности применения лексем, обозначающих и эксплицирующих названный выше концепт.

Концепт как сложное ментальное образование вербализуется такими способами, как обозначение и выражение. Под обозначением, согласно В. И. Карасику, понимается присвоение конкретному фрагменту действительности специального знака, в то время как выражение концепта составляет «вся совокупность языковых и неязыковых средств, прямо или косвенно иллюстрирующих, уточняющих и развивающих его содержание» [4, с. 15].

Концепт номинируется и выражается самыми различными языковыми средствами. Для того чтобы выявить его сущность, целесообразно обратиться к лексико-семантическим полям как системно-структурному образованию, фиксирующему тематически и — в целом — семантически родственные явления. В немецком языке лексико-семантическое поле жестокости достаточно разветвлено. Так, в частности, такой его важнейший сегмент, как лексико-семантическая группа «grausam», составляют, согласно лексикографическим источникам [7; 8; 11], следующие слова: grausam, barbarisch, bestialisch, brutal, entmenscht, erbarmungslos, gefühllos, gewalttätig, gnadenlos, grimmig, herzlos, inhuman, rigoros, rücksichtslos, roh, schonungslos, tierisch, unbarmherzig, viehisch, wild. Из вышеприведенных слов в «Душевных смутах воспитанника Тёрлеса» употребляются следующие: grausam, brutal, roh, tierisch, viehisch, wild. Укажем индекс частотности их применения: tierisch (8), roh (5), grausam (4), wild (4), brutal (2), viehisch (1). Используются в этом произведении также и дериваты этих слов, в частности, Grausamkeit (2), Rohheit (2), Wildheit (1). Суммарный индекс частотности употребления данных лексических единиц в романе Р. Музиля равен 27. Далее приведем пример с употреблением слова, непосредственно обозначающего концепт «жестокость», с последующим комментарием: Reiting würde Basini opfern und nichts als Interesse dabei empfinden. Er würde ihn moralisch zerschneiden, um zu erfahren, worauf man sich bei solchen Unternehmungen gefaßt zu machen hat. Und wie gesagt, dich oder mich gerade so gut wie Basini und ohne daß es ihm im geringsten nahe ginge. Ich dagegen habe gerade so gut wie du diese gewisse Empfindung, daß Basini schließlich und endlich doch auch ein Mensch sei. Auch in mir wird etwas durch eine begangene Grausamkeit verletzt. Aber gerade darum handelt es sich! Förmlich um ein Opfer! [10]. — Райтинг принес бы Базини в жертву, не испытывая при этом ничего, кроме интереса. Он разорвал бы его морально на куски, чтобы узнать, к чему нужно быть готовым при подобного рода предприятии. И, как уже сказано, тебя или меня в точности так же, как Базини, без каких-либо переживаний. У меня же, как и у тебя, есть ощущение, что и Базини, в конце концов, тоже человек. И во мне также остается душевная рана от совершаемой жестокости. Именно об этом и идет речь! Поистине о жертве! (Перевод мой. — Н.К.).

Приведенный фрагмент текста — это рассуждения одного из главных персонажей романа Байнеберга о своих сокурсниках по интернату — аутсайдере Базини и жестоком, склонном к садизму Райтинге. Байнеберг и Райтинг, если вспомнить сюжет романа, всячески — морально и физически — издеваются над слабохарактерным Базини. Для Райтинга, не отличающегося успехами в учебе, это способ самоутверждения в коллективе сокурсников, безжалостных и равнодушных к чужим проблемам. Коллектив интерната — это, в основном, будущие австрийские офицеры, дети, как правило, из семей элиты. Для более интеллектуально развитого Байнеберга издевательства над сокурсником — это своеобразный эксперимент, при проведении которого ожидается открытие «новых» поведенческих реакций человека. В приведенном выше отрывке текста употребление лексемы Grausamkeit служит маркером прямого обозначения человеческой жестокости. Это слово ключевое в приведенном фрагменте текста. Большую смысловую нагрузку здесь выполняет и лексема Opfer(жертва), значение которой указывает на пассивность человека, его неумение сопротивляться обстоятельствам жизни и чужой воле, часто несправедливое к нему отношение других людей. Жертвами, согласно Байнебергу, становятся только слабые люди. Они достойны наказания в силу их второсортности. Рассуждения этого персонажа в беседе с Тёрлесом, протагонистом романа, близки занимающим умы некоторой части интеллигенции в то время в Европе идеям Ф. Ницше (концепция сверхчеловека (Übermensch) и недочеловека (Untermensch).

Концепт не только обозначается, но и выражается, описывается лексемами, не являющимися семантически и деривационно родственными его прямым номинациям. В качестве примера назовем лексему demütigen (унижать), употребленную Байнебергом для описания своего эмоционального состояния при издевательствах над Базини: Gerade daß es mir schwer fällt, Basini zu quälen — ich meine, ihn zu demütigen, herabzudrücken, von mir zu entfernen — ist gut. Es erfordert ein Opfer. Es wird reinigend wirken. Ich bin mir schuldig, täglich an ihm zu lernen, daß das bloße Menschsein gar nichts bedeutet — eine bloße äffende, äußerliche Ähnlichkeit«[10]. — То, что мне трудно мучить Базини — его унизить, подавить, отдалить от себя, — это, на самом деле, хорошо. Это потребует жертвы. Это подействует очищающе. Я должен ведь каждый день постигать на его примере, что сам по себе факт принадлежности к человеческому роду еще ничего не значит — это всего лишь дурачащее, внешнее сходство (Перевод мой. — Н.К.). Байнеберг хорошо понимает связь между жестокостью и унижением человека. Унизить человека значит проявить жестокость по отношению к нему. Свою жестокость этот персонаж романа оправдывает тем, что, во-первых, посредством издевательств над другими приходит совершенно новый опыт общения с людьми (an ihm lernen), появляются новые ощущения, позволяющие заглянуть в глубины собственного Ego, и, во-вторых, жертвами издевательств становятся те, кто только внешне напоминает человека (äußerliche Ähnlichkeit), а на самом деле, как полагает Байнеберг, им в силу слабости характера и отсутствия силы воли не является. Ключевую позицию в данном текстовом эпизоде занимают лексемы demütigen (унижать) и reinigend (очищающее). Жестокость, по мысли персонажа, производит эффект катарсиса.

Концепт жестокости часто выражается лексемой quälen (мучить). Индекс частотности ее употребления в романе равен 12. В приводимом текстовом пассаже Байнеберг в беседе с Тёрлесом цинично рассуждает о своем решении в отношении Базини: Beineberg, der nicht entnehmen konnte, wie seine Worte gewirkt hatten, fuhr fort:»... Du brauchst nicht zu erschrecken, es ist nicht so arg. Denn zunächst auf Basini ist doch, wie ich dir ausführte, keine Rücksicht zu nehmen. Die Entscheidung, ob wir ihn quälen oder etwa schonen sollen, ist nur in unserem Bedürfnisse nach dem einen oder dem anderen zu suchen. In inneren Gründen. Hast du solche? Das mit Moral, Gesellschaft und so weiter, was du damals vorgebracht hast, kann natürlich nicht zählen [10]. — Байнеберг, не поняв, как подействовали его слова, продолжал: — Не надо бояться. Это не страшно. Как я тебе объяснил, с Базини вообще не надо считаться. Мучить его или пощадить — это наше решение. Оно зависит только от нашей потребности в том или в другом. От неких внутренних причин. У тебя они есть? Все то, что ты говорил тогда о нравственности и тому подобном, в расчет, разумеется, не берется (Перевод мой. — Н.К.). Сильную позицию в данном отрывке текста занимает контекстуальная антонимическая пара quälen / schonen (мучить / щадить), показывающая безжалостное господство одних воспитанников интерната над другими. Глагол quälen вызывает у читателя ассоциации, связанные с физическими и моральными страданиями человека-жертвы, с одной стороны, и ассоциации с жестокостью исполнителя действий — палача.

Концепт «жестокость» вербализуется в романе Р. Музиля «Душевные смуты воспитанника Тёрлеса» и посредством лексем, не входящих в одноименное семантическое поле (der gespitzte Bambus, der Darm, treiben). При этом читатель легко дешифрует фрагмент текста, в котором образно, натуралистически выражен этот концепт: Törleß wandte sich an Beineberg. Aber dieser grinste nur. Er sog zwischen dem Sprechen an einem langen Tschibuk, saß mit orientalisch gekreuzten Beinen und sah mit seinen abstehenden Ohren in der zweifelhaften Beleuchtung wie ein groteskes Götzenbild aus».Meinetwegen könnt ihr machen, was ihr wollt; mir ist es nicht um das Geld zu tun und um die Gerechtigkeit auch nicht. In Indien würde man ihm einen gespitzten Bambus durch den Darm treiben; das wäre wenigstens ein Vergnügen. Er ist dumm und feig, da ist weiter nicht schade um ihn, und es war mir wirklich Zeit meines Lebens höchst egal, was mit solchen Leuten geschieht. Sie selbst sind nichts, und was aus ihrer Seele noch werden mag, wissen wir nicht. Allah schenke eurem Urteil seine Gnade!«[10]. — Тёрлес повернулся к Байнебергу. Тот лишь ухмылялся. При разговоре он потягивал длинный чубук. Сидел он по-восточному, скрестив ноги. При искаженном освещении он был похож из-за своих оттопыренных ушей на странного идола. — По мне, делайте вообще все, что хотите. Меня не интересуют ни эти деньги, ни вопросы справедливости. В Индии ему бы сквозь кишки протащили бы бамбуковый кол. Это было бы, по крайней мере, весело. Он глуп и труслив. Его не жаль. На самом деле мне было бы абсолютно все равно, что случается с такими людьми. Сами они ничтожны, и что с их душой может быть, мы не знаем. Пусть благословит Аллах ваш приговор! (Перевод мой. — Н.К.). В данном пассаже речь идет о планируемом наказании Базини, которого оклеветал один из воспитанников интерната — Райтинг. Базини обвиняется в краже денег. В приведенном диалоге речь идет о мере наказания Базини. Байнеберг позиционирует себя как интеллектуал, стоящий выше повседневной ситуации. Его философия сводится к необходимости поиска и избавления человечества от слабых, лишенных силы воли и способности себя защитить людей. В этом эпизоде, равно как и в других фрагментах романа, Р. Музиль подобно Кассандре предупреждает мир о грозящей катастрофе — человеконенавистничество пустило глубокие корни в Европе. Примечательно, что у истоков человеконенавистничества, согласно Р. Музилю, стоят интеллектуалы, элита общества. В интернате обучаются будущие австрийские офицеры и государственные чиновники. Автор романа показывает безжалостный мир отношений между людьми своей эпохи на примере интеллектуалов-воспитанников элитного учебного учреждения. Их жестокость утонченная. Это не унижения человека человеком, производимые в примитивной форме. Р. Музилем показана рафинированная жестокость — сознательный вызов гуманизму, его ценностям. Приведем показательный пример: Das ist auch schwer zurecht gelegt. Wir müssen ihn noch weiter demütigen und herunterdrücken. Ich möchte sehen, wie weit das geht. Auf welche Weise, ist freilich eine andere Frage. Ich habe allerdings auch hierüber einige nette Einfälle. Wir könnten ihn zum Beispiel durchpeitschen und er müßte Dankpsalmen dazu singen; den Ausdruck dieses Gesanges anzuhören wäre nicht übel — jeder Ton gewissermaßen von einer Gänsehaut überlaufen [10]. — Это трудно придумать. Мы должны его и дальше унижать и подавлять. Мне хотелось бы посмотреть, насколько далеко здесь можно зайти. Каким образом — это, конечно же, другой вопрос. У меня, впрочем, имеется на этот счет несколько забавных соображений. Мы можем, например, отстегать его кнутом, а он при этом должен будет петь псалмы благодарности. Недурно бы послушать, с каким выражением он пел бы — по каждому звуку как бы пробегали мурашки (Перевод мой. — Н.К.).

Концепт «жестокость» в романе австрийского писателя Роберта Музиля «Душевные смуты воспитанника Тёрлеса» имеет статус ключевого, что обусловлено идейно-художественным содержанием этого произведения. Р. Музиль в этом романе показывает формирующуюся новую идеологию в Европе, основанную на жестокости и цинизме. Ключевой статус концепта «жестокость» подтверждается и высокой степенью вербализации этого феномена в данном произведении.

Как концепт жестокость вербализуется двумя способами — через обозначение и выражение. Второй способ оязыковления жестокости в романе «Душевные смуты воспитанника Тёрлеса» является доминирующим. Можно предположить, что выражение концепта служит доминирующим способом его объективации в коммуникативной деятельности человека, по крайней мере, в художественном дискурсе.

Концепт «жестокость» обладает в «Душевных смутах воспитанника Тёрлеса» ассоциативными связями с такими явлениями, как кнут, жертва, унижение, подавление.

Литература:

1.         Ассоциативные нормы русского и немецкого языков. Н. В. Уфимцева, И. А. Стернин, Х. Эккерт и др. — М.: Воронеж, изд-во «Истоки», 2004. 130 с.

2.         Воркачев С. Г. Любовь как лингвокультурный концепт. — М.: Гнозис, 2007. 287 с.

3.         Дженкова Е. А. Концепты «стыд» и «вина» в немецкой лингвокультуре // Немецкая концептосфера: национальные и индивидуально-авторские концепты: колл. монография. — Волгоград, «Парадигма», 2012. — С. 7–23.

4.         Карасик В. И. Концепт как категория лингвокультурологии // Известия Волгоградского государственного педагогического университета. Серия «Филологические науки». 2002. № 1 (01). — С. 14–23.

5.         Красавский Н. А. Ассоциативно-образные признаки концепта «гнев» в повести Стефана Цвейга «Жгучая тайна» // Филологические науки. Вопросы теории и практики. № 9(27), Часть 2., 2013.– С. 93–96.

6.         Красавский Н. А. Концепт «отчаяние» в повести Стефана Цвейга «Письмо незнакомки» // Филологические науки. Вопросы теории и практики. № 5 (35), Часть 1. 2014.– С. 82–85.

7.         Рахманов И. В. и др. Немецко-русский синонимический словарь. — М.: Рус. яз., 1983. 704 с.

8.         Немецко-русский словарь синонимов. Тезаурус. — М.: Ин. язык, 2002. 448 с.

9.         Стефанский Е. Е. Концептуализация негативных эмоций в мифологическом и современном языковом сознании (на материале русского, польского и чешского языков): автореф. дисс. д-ра филол. наук. — Волгоград, 2009. 44 с.

10.     Musil Robert Die Verwirrungen des Zöglings Törleß. — Hamburg, Rowohlt, 1992. 140 S.

11.     www.wortschatz uni-lepzig.de

12.     Zweig Stefan Das brennende Geheimnis // www.gutenberg.