Мифологизация художественного пространства в романе Павла Крусанова «Укус ангела»

Литературе конца ХХ – начала ХХI века, литературе момента перелома, вообще присуща попытка переосмысления истории в мифологизированном ключе. Мифологизация ныне становится главным методом если не исторического исследования, то, по крайней мере, исторического повествования. «История не есть набор объективных эмпирических фактов; история – это миф. Миф – это не выдумка, а реальность; однако это реальность иного порядка, нежели так называемый эмпирический факт»,- отмечал Н. Бердяев в работе « Смысл истории»[1, c.18]. Миф – это история, сохраненная в народных воспоминаниях о прошлых событиях, которая преодолевает рамки внешнего объективного мира, открывая мир идеальный. В нашем обществе история заменила мифологию и «выполняет ту же функцию»[7, c.318]. «Затаившийся в предыдущие века европейской культуры»[9, c.13] мифологизм актуализируется в лице искусства, эстетики, философии — культуры конца второго тысячелетия, в которой просматриваются принципы и установки неомифологического сознания. В романе «Укус ангела» автор выявляет вектор движения человечества и рассуждает о возможных дальнейших путях России, именно будучи обладателем такого типа сознания.

Неомифологическое сознание - одно из главных направлений культурной ментальности ХХ –XXI вв. - начиная с символизма - зародилось уже в ХIХ в., в романах Достоевского и операх позднего Вагнера[8, c.250]. Характерно для него то, что, во-первых, во всей культуре актуализируется интерес к изучению классического и архаического мифа, во-вторых, мифологические сюжеты и мотивы активно используются в ткани художественных произведений. «Мифологические двойники, трикстеры - посредники, боги и герои заселяют мировую литературу - иногда под видом обыкновенных сельских жителей»[8, c.250]. А в роли мифа, «подсвечивающего сюжет»[8, c.251], начинает выступать не только мифология в узком смысле, но и исторические предания, историко-культурная реальность предшествующих лет, известные и неизвестные художественные тексты прошлого.

Традиционное историческое знание признается недостоверным, преподносящим как бесспорную истину лишь ту или иную интерпретацию исторического прошлого, так как знание о человеке и человечестве относительно, а литературная реальность безусловно выше реальности «логически осязаемой» - т.е. правда образов оказывается выше правды факта и логического умозаключения. «Существует ли вообще историческая истина? Или история тоже стала предметом постмодернистской игры? И наконец, станет когда-либо российское прошлое хоть на йоту более предсказуемым, чем российское будущее?»[6, c.47-59] - задаются вопросами многие писатели последних лет. Петербургский прозаик Павел Крусанов в романе «Укус ангела» (1999) дает на них свой ответ: анализируя закономерность развития истории, моделирует альтернативные пути разрешения поворотных конфликтов и катаклизмов.

Как известно, Россия в национальной культурной традиции всегда воспринималась как страна самобытная, уникальная и идущая отличным и от западного, и от восточного путем: в этом плане показательна фамилия главного героя романа - НЕ-Китаев, имплицитно доказывающая неприменимость Восточного направления в развитии государства. Что касается западного пути, то еще опекун маленького Ивана вполне однозначно выразил отношение к стране, которая в нашем сознании на протяжении десятилетий советской эпохи являлась воплощением западных ценностей: «…Североамериканские Штаты неинтересны мне как собеседник - ведь им нечего вспомнить»[4, c.13]. Понимание Крусановым роли России не выходит из русла данной традиции, и во многом совпадает с трактовкой Владимира Соловьева, высказанной им еще в конце позапрошлого столетия в статьях «Враг с Востока» и «Три силы». «Мы - Россия, мы - третья часть света материка Евразия. В нас не укоренено европейское человекопоклонство с его либеральными ценностями и культом успеха, закрывающим от взора истинное бытие, но также не укоренена в нас восточная «роевая» традиция, для которой сохранение ритуала, канона является главной жизнеобразующей заботой … мы - то самое Последнее Царство по букве христианской эсхатологии, падение которого будет означать конец духовной истории человечества»[4, c.432]. В «Укусе ангела» Крусанов цитирует Соловьева дословно [4, c.231]. Мы видим, как писатель обобщает огромный объем информации, уже накопленной за историю существования человеческой цивилизации, и соотносит с этим знаковым контекстом аналогичные модели, характеризующие действительность ХХI столетия. Его понимание пути России предстает неизменившимся за столетие.

Писателя напрасно обвиняют в «злоупотреблении» любовью к родине, когда Империя якобы «мстит за себя» Крусанову: «исчерпанность идеи империи-маски (империи-мутации) … вынуждает его видеть полную опустошенность земного бытия»[3,c.25]. Она в большей степени рассматривается как некий редкостный объект, предназначенный «для восхищения и изучения»[2,c.205], как культурно - внеисторический феномен. Роман - доведенное до предела вожделение имперского сознания, и его автору интересен, прежде всего, сам механизм функционирования Империи(к «имперской» модели будущего обращался и В. Сорокин в романе «День опричника» (2006)).

В основе романа петербургского фундаменталиста - игровая практика воссоздания могущественной Российской Империи, процветающей под скипетром императора, великого воина Ивана Некитаева. Сюжет - история России, которая примерно с середины XIX века сложилась иначе: без революции, без Второй мировой войны. Действие разворачивается в совершенно ином мире, с иной историей, политической географией и даже с иными физическими законами. Здесь Российская Империя включает не только Польшу и Финляндию, но и Болгарию, Румынию, отбитые у турков черноморские проливы с Константинополем. Это мечта об имперском величии России, желание увидеть историю переигранной.

Сюжет романа подается не столько через демонстрацию чувств, эмоций и страстей героев, сколько через простое и довольно бесстрастное перечисление событий и действий персонажей - это позиция автора, сознательно имитирующего стиль историографической и путевой литературы XIX века. В целом же Крусанов придерживается так называемого жанра «альтернативной истории». Этот новый романный тип пришел на смену всеобщего увлечения историческим романом, имеющим большую литературную традицию в XIX и XX веках. В традиционном историческом романе есть сюжет, реальные исторические лица, их деяния, связанные с теми или иными известными историческими событиями. При всей вольности трактовки, художественном домысле автор такого романа все же видел свою цель в «постижении истории», развертывании исторической драмы, которую часто соотносил с опытом дня нынешнего. В этом смысле роман Крусанова – полностью вымышленный, фантазийный, хотя в нем называются реальные исторические лица (М. О. Меньшиков, последний Государь Российской империи, Зигмунд Фрейд, революционеры-нигилисты XIX века), они ничего не определяют в фактуре романа, поскольку используются скорее как символы и знаки различных идей. Автор романа действует вполне в рамках постмодернистских традиций, когда персонажами произведений (а не только материалом для рефлексии) становятся основополагающие интеллектуально – философские и культурологические понятия и категории. Вся история России представлена в романе в виде идеи - идеи Мировой Империи.

Творчество П. Крусанова вписывается в общую картину литературного процесса конца ХХ - начала ХХI в., склонного к мифологизации художественного пространства произведения. Одной из целей, преследуемой автором в романе, является создание некой новой, «еретической» мифологии[5, c.2]. Она должна быть убедительной как новейший миф, но особый – не обосновывающий жизнь, а сдвигающий реальность. Такое мифотворчество - исследование подсознания и современного человека, и современного социума – рефлексия, имеющая значение символического действа, а не исправление или пародирование существующей мифологии. Рома написан в жанре «альтернативной истории», но в его литературном пространстве существует собственно не историческая ткань как главная, а несколько мифологических уровней.

Во-первых, это мифологические образы и архетипы, которые, однако, у Крусанова трансформируются в соответствии с законами текста. Во-вторых, Империя-Россия - это испытание грез о Третьем Риме в контексте мистической реальности. Роман «насыщен мистическими интуициями»[3, c.33] - гаданиями героев на картах Таро с целью посвящения в свою будущую судьбу, переходами душ, заселением романного пространства мифологизированными героями наподобие Старика-пламенника, которому убиенный последний Государь отдал обнаруживающий наследника медальон или василеостровского мога Бадняка, знающего судьбы Мира через владение «Закатными грамотами». В-третьих, мы видим миф, творимый одним из героев, идеологом великой Империи Петром Легкоступовым: наглядный пример политтехнологий, обеспечивающих приход к власти императора Ивана Некитаева. Наконец, эстетика Империи у Крусанова опирается на уже сформированные в русском сознании культурные модели, связанные с определенными историческими личностями: в «Укусе ангела» задействовано множество политических, религиозных, этических, философских концепций. В центральном образе императора Некитаева очевидны особенности именно тех правителей, которые вошли в историю как создатели могущественных государств, к примеру, Чингисхана и Ивана Грозного. Эти четыре составляющих мифологии романа не выступают разрозненно, а взаимодействуют и взаимообуславливаются.

Таким образом, миф становится для Крусанова основным средством презентации ценностной системы писателя, формирует определенный идиостиль, индивидуальную поэтику автора, включающую множество аспектов, подчиненных задаче раскрытия образа Великой Империи и влияния с помощью художественного текста на эмпирическую реальность.

Литература:

1. Бердяев Н. Смысл истории. М., 1990.

2. Звягин Е. Знаки отличия. Нева. 2004. №6. – С. 205.

3. Кокшенева К. Империя без народа. Рецензия на "Укус ангела". Континент. 2002. №114.

4. Крусанов П. Укус ангела. СПб, 2000.

5. Кукулин И. Как упоительны в России «ангела». Стиль Павича и русская действительность. Ex libris I.2001. № 23.

6. Ланин Е. А. Трансформация истории в современной литературе#. // Русская культура на пороге нового века. = Russian culture on the therehold of a new century. Sapporo. 2001.

7. Леви – Стросс К. Структурная антропология. М., 2001.

8. Руднев В. Словарь культуры ХХ в. М., 1997.

9. Aesthesis et mythos: эстетика перед лицом неомифологизма. Апинян Т.А. Эстетика сегодня: состояние, перспективы. Материалы научной конференции. 20-21 октября 1999 г. Тезисы докладов и выступлений. СПб., 1999.