И. Э. Бабель и его письма властям



Исаак Эммануилович Бабель [1 (13).07.1884, Одесса — 27.01.1940, Москва] — прозаик, драматург, публицист (краткую биографическую справку см. в [3]). Его талант был оценен многими советскими критиками, независимо от их политической ориентации (от А. Воронского и В. Полонского до рапповцев), необычайно высоко. Лестно отозвались о нем даже критики русской эмиграции (например, Г. Адамович), весьма требовательно относящиеся к тому, что происходит в русской советской литературе.

Но, несмотря на это его судьба (не только личная, но и творческая) была очень трагичной. Он постиг причины «крушения гуманизма» в революции, ее неизбежно бесчеловечный характер.

Бабель постоянно поучал самого себя на примере Фурманова и Островского, книги которых «с огромным увлечением читаются миллионами людей… Они формируют душу. Огненное содержание побеждает несовершенство формы». Он заклинает себя овладеть «стилем большевистской эпохи», «работать, как Сталин над словом» [1, с. 386 и 381]. Но так и не смог. Бабель старался не вступать в конфликт с властью, которой демонстрировал свою лояльность в статьях и выступлениях, однако в своих художественных текстах компромиссов почти никогда не допускал. Он предпочел замолчать, перестал печатать свои новые произведения. Его «молчание» становится притчей во языцех, формой скрытой оппозиции, а его попытки «откликнуться» на современность рассказами вроде «Нефти» (1933) или очерка «Путешествие во Францию» (1937) трудно назвать творческими достижениями. Зарабатывать на жизнь Бабелю приходится в основном непрерывными переизданиями и нелюбимой поденщиной в кинематографе (экранизации, «дотягивание» чужих сценариев, текстовки к немым фильмам).

Однако он продолжает писать; иногда читает вслух друзьям, иногда дает почитать друзьям. И все, даже самые расположенные к нему, говорят, что печатать этого нельзя. В. Полонский с удовольствием прочел новые рассказы Бабеля, но печатать их отказался, ссылаясь на «попутническую репутацию» писателя. А. Воронский, прочитав некоторые новые произведения Бабеля, признал их «контрреволюционными», а значит, для публикации не подходящими.

Когда в 1932 г. физик А. Вейсберг, навестив Бабеля в Москве, спросил писателя: «Почему вы больше не пишете? — Бабель ответил: “Кто вам сказал, что я не пишу?” и показал на полке десяток переплетенных томов. Но это были рукописи. Бабель сделал ироническое замечание о возможной судьбе этих текстов, если бы он предложил их издательству» [9, с. 369; 6, с. 22].

Размышляя о причинах и мотивах писательского затворничества, весьма расположенный к нему В. Полонский записал в своем дневнике: «Почему он не печатает? Причина ясна: вещи им действительно написаны. Он замечательный писатель, и то, что он не спешит, не заражен славой, говорит о том, что он верит: его вещи не устареют и он не пострадает, если он напечатает их позже». Однако была и другая причина, гораздо более важная, о чем пишет далее Полонский: написанные Бабелем «вещи» не могут быть опубликованы, «ибо материал их таков, что опубликовать его сейчас вряд ли возможно. Бабель работал не только в Конной, он работал в Чека. Его жадность к крови, смерти, к убийствам, ко всему страшному, его почти садическая страсть к страданиям ограничила его материал. Он присутствовал при смертных казнях, он наблюдал расстрелы, он собрал огромный материал о жестокости революции. Слезы и кровь — вот его материал. Он не может работать на обычном материале, ему нужен особенный, острый, пряный, смертельный. Ведь вся “Конармия” такова. А все, что у него есть теперь — это, вероятно, про Чека. Он и в Конармию пошел, чтобы собрать этот материал. А публиковать сейчас боится. Репутация у него попутническая» [7, с. 198].

Еще одна тема, занимавшая Бабеля в начале 1930-х — коллективизация. Под впечатлением бабелевского рассказа о деревне Полонский записывает: «Читал рассказ о деревне. Просто, коротко, сжато — сильно. Деревня его, так же как и Конармия, — кровь, слезы, сперма. Его постоянный материал. Мужики, сельсоветчики и кулаки, кретины, уроды, дегенераты. Читал и еще один рассказ о расстреле — страшной силы. С такой простотой, с таким холодным спокойствием, как будто лущит подсолнухи, — показал, как расстреливают. Реализм потрясающий, при этом лаконичен до крайности и остро образен. Он доводит осязаемость образа до полной иллюзии. И все это простейшими (как будто) средствами» [7, с. 198–199].

Кроме материальных и творческих проблем у Бабеля были и проблемы иного плана. Он становится «заложником» своей семьи, с середины 1920-х живущей за границей: он дважды выезжает к жене во Францию, в 1927–1928 и 1932–1933 гг.

В письме от 23 июня 1932 г. Каганович пишет Сталину: «М. Горький обратился в ЦК с просьбой разрешить Бабелю выехать за границу на короткий срок. Несмотря на то, что я передал, что мы сомневаемся в целесообразности этого, от него мне звонят каждый день. Видимо, Горький принимает это с некоторой остротой. Зная, что Вы в таких случаях относитесь с особой чуткостью к нему, я Вам об этом сообщаю и спрашиваю, как быть» [8, с. 180].

27 июня 1932 г. Бабель пишет письмо Кагановичу [2, с. 180]. В этом письме писатель просит помочь ему в получении заграничного паспорта для поездки к больной жене, которой «должны сделать в Париже операцию частичного удаления щитовидной железы», чтобы «присутствовать при операции и затем ее и ребенка (трехлетняя дочь, которую <Бабель> еще не видел) в Москву». Писатель оговаривает, что его жена вынуждена была выехать за границу из-за тяжелых семейных обстоятельств. Кроме того, Бабель говорит о том, что из-за постоянной душевной тревоги он не может работать. По письму чувствуется, что писатель действительно очень тревожится за свою семью, не может думать ни о чем другом.

Незадолго до написания письма Бабель обратился в Комиссию ЦК ВКП(б) по выездам за границу с аналогичной просьбой, но решение вопроса затянулось [2, с. 756]. На этот раз ему достаточно быстро было дано разрешение на выезд сроком на 1,5 месяца [2, с. 180]. Хотя Сталин, видимо, с трудом согласился дать это разрешение. В ответ на слова Кагановича вождь пишет ему 26 июня 1932 г. ехидные строки: «По-моему, Бабель не стоит того, чтобы тратить валюту на его поездку за границу» [8, с. 198]. А на бланке постановления ЦК ВКП(б) о выезде Бабеля поперек подписей А. Стецкого, Л. Каганович (который, кстати, дал свое согласие выпустить писателя) начертал: «Решительно против. И. Сталин» (так же поперек всех подписей расписался Постышев) [2, с. 180].

В 1935 г. г. Бабеля «выпускают за рубеж в последний раз, на Международный конгресс писателей в защиту культуры, — по специальному разрешению ЦК» [2, с. 294–295 и 764].

В СССР в 1920–1930-е гг. он ведет «кочевую» жизнь по стране, редко появляясь в Москве. Относительной «оседлости» писатель достигает лишь после того, как у него в Москве появляется новая семья. Каждая поездка Бабеля за границу сопровождалась слухами о «невозвращении». Но, понимая все, что происходит в России, он предпочел остаться в своей стране.

Несомненно, что Бабель стоял на пороге понимания фундаментальных общественно-исторических процессов эпохи — формирования тоталитарного государства как огромной централизованной репрессивно-карательной машины, которая исключала человеческую личность и опиралась на политическую идеологию, замешанную на классовой ненависти, подозрительности, беспощадности к находимым повсюду врагам и схоластической демагогии. Все это претило Бабелю.

Бабель — и в этом он похож на Пришвина — старался избегать официальных литературных собраний, где беспощадная проработка идеологически невыдержанных товарищей по перу неизменно сопровождалась клятвами в верности делу партии. Когда уклониться не удавалось, писатель пытался отделаться шутками. Шутки эти иногда были весьма рискованными. На своем вечере в 1937 г. он неосторожно заявил: «Как только слово оканчивается на «изм», я перестаю его понимать, хотя бы оно было самое простое». Кто-то из бдительных слушателей тут же спросил: «А социализм?» Бабелю пришлось проявить находчивость: «Это я понимаю, это единственное, можно сделать оговорку» [6, с. 54]. Многие удивлялись болезненному интересу Бабеля к органам государственной безопасности. Он общался с видными чекистами, был вхож в дом Ежова, дружил с его женой. Кто-то думал, что Бабель ходит к Ежову из трусости, как бы стремясь предотвратить возможный арест; кто-то считал, что из любопытства. Н. Я. Мандельштам вспоминала разговор, произошедший между Мандельштамом и Бабелем: «О. М. спросил, почему Бабеля тянет к “милиционерам” (эвфемизм для обозначения чекистов — Е. С.). Распределитель, где выдают смерть? Вложить персты? “Нет, — ответил Бабель, — пальцами трогать не буду, а так потяну носом: чем пахнет?”» [4, с. 382].

С 1934 г. за Бабелем шла слежка ОГПУ — НКВД. Осведомители советской охранки постоянно сообщали о своем «подопечном». Так, в ноябре 1934 г. Бабель сказал окружающим его лицам: «Люди привыкают к арестам, как к погоде. Ужасает покорность партийцев и интеллигенции к мысли оказаться за решеткой. Все это — характерная черта государственного режима. Надо, чтобы несколько человек исторического масштаба были во главе страны. Впрочем, где их взять, никого уж нет…» [11, с. 433]. Пятым июля 1936 г. датировано «Донесение 1-го отделения секретно-политического отдела ГУГБ НКВД СССР о настроениях И. Э. Бабеля в связи с арестами бывших оппозиционеров» [2, с. 316–318]. К 22 сентября 1936 г. относится «Сводка секретно-политического отдела ГУГБ НКВД СССР о настроениях И. Э. Бабеля в связи с завершением процесса так называемого «антисоветского объединения троцкистско-зиновьевского центра» [2, с. 325–326], в которой приводятся такие слова Бабеля: «Мне очень жаль расстрелянных потому, что это были настоящие русские люди. <…> Я считаю, что это не борьба контрреволюционеров, а борьба со Сталиным на основе личных отношений» [2, с. 326]. О процессе правотроцкистского блока Бабель говорил: «Чудовищный процесс. Он чудовищен страшной ограниченностью, принижением всех проблем. <…> Они умрут, убежденные в гибели представляемого ими течения и вместе с тем в гибели коммунистической революции, — ведь Троцкий убедил их в том, что победа Сталина означает гибель революции…» [11, с. 433]. И тут же заявил: «Советская власть держится только идеологией» [11, с. 433]. В феврале 1939 г. Бабель высказался относительно «посредственности нынешнего руководства» ВКП(б) и государства, что представители оппозиции, деятели культуры, захлестнутые волной новых и новых репрессий, «отмечены печатью таланта и на много голов возвышаются над окружающей посредственностью», за что, собственно, они и осуждены: «арестовать — расстрелять!…» [11, с. 433].

15 мая 1939 г. Бабель был арестован (К. Чуковский пишет в своих дневниках, что литературовед Я. Е. Эльсберг доносами погубил Бабеля и Левидова и хотел погубить Макашина [10, с. 339–340, 364–365]). Рано утром люди в военной форме нагрянули на московскую квартиру Бабеля в Большом Николо-Воробинском переулке. Жена писателя А. Н. Пирожкова вспоминает: «Оказалось, что пришедших было четверо, двое полезли на чердак, а двое остались. Один из них заявил; что им нужен Бабель… и что я должна поехать с ними на дачу в Переделкино…

Приехав на дачу, я разбудила сторожа и вошла через кухню, они за мной. Перед дверью комнаты Бабеля я остановилась в нерешительности; жестом один из них приказал мне стучать. Я постучала и услышала голос Бабеля:

— Кто?

— Я.

Тогда он оделся и открыл дверь. Оттолкнув меня от двери, двое сразу же подошли к Бабелю:

— Руки вверх! — скомандовали они, потом ощупали его карманы и прошлись руками по всему телу — нет ли оружия.

Бабель молчал. Нас заставили выйти в другую, мою комнату; там мы сели рядом и сидели, держа друг друга за руки. Говорить мы не могли» [6, с. 293–294].

На даче Бабеля был проведен обыск; в протоколе обыска «под шапкой “взято для доставления в Главное управление Государственной Безопасности следующее” перечислено:

1. Медкарточка N. 2977 на имя Бабеля И. Э.
2. Записные книжки с адресами и телефонами — 2 шт.
3. Записные книжки с записью — 3 шт.
4. Рукопись разная — 9 папок
5. Письма разные — 10 шт.
6. Телеграммы — 2 шт.
7. Записки на отдельных листках — 8 шт.
8. Книга под редакцией Каменева» [6, 66].

Из московской квартиры писателя, если верить протоколу, «взято для доставления в Главное управление Государственной Безопасности следующее»:

1. Паспорт серии МЛ № 623326 на имя Бабель И. Эм.
2. Профбилет № 034613
3. Биноклей — 2 (два) № № 257125, 42605
4. Разных рукописей — 15 (пятнадцать) папок
5. Разных чертежей — 43 шт. (сорок три)
6. Схематическ. карта автотранс. дорог — 1 шт.
7. Иностранных газет — 4
8. Иностранных журналов — 9
9. Разных фотокарточек — 110 шт.
10. Фотопленок обрывков — 12 куск.
11. Записных книжек — 11 шт.
12. Блокнотов с записями — 7 шт.
13. Алфавит с телефонами — 2 шт.
14. Папка с договорами, судебными и др. справк. — 1
15. Разных писем — 400 шт.
16. Разная переписка — 254 л.
17. Письма, открытки заграничные — 87 шт.
18. Разных телеграмм — 30 шт». [6, с. 67].

Изъятые рукописи до сих пор не найдены. Видимо, среди пропавших произведений находился роман о чекистах. Сценарист А. Я. Каплер рассказывал в 1974 г., что «вскоре после смерти Сталина на каком-то литературном собрании Фадеев вспомнил отзыв “хозяина” о бабелевском романе. Книга, мол, хорошая, однако издать сейчас (то есть в 1936–1938 гг. — Е. С.) нельзя, разве что лет через десять». В это же время появилась информация, что «для членов Политбюро и верхушки НКВД роман по указанию Сталина отпечатали в количестве пятидесяти экземпляров. Как официальное лицо и руководитель Союза писателей Фадеев пытался найти рукопись Бабеля и даже привлек к поискам Генерального прокурора СССР. Видимо, не получилось…» [6, с. 43].

На допросе Бабель признал все предъявленные ему обвинения. Чуть позже на суде он заявит, что «на предварительном следствии себя и других лиц оговорил по принуждению» [11, с. 436]. Сначала его обвинили в шпионаже в пользу Франции и Австрии, потом — в терроризме.

В сентябре 1939 г. Бабель обращается с письмом к Л. П. Берии [11, с. 437]. Писатель просит разрешить ему привести в порядок отобранные рукописи. Кроме того, он отказывается от своих показаний, данных при допросе, говорит, что «совершил преступление, … оклеветал нескольких лиц».

Когда Бабелю выносили приговор, было снято только обвинение во вредительстве. Писатель обвинялся в том, что он «1. Являлся активным участником контрреволюционной троцкистской организации. 2. Вел шпионскую работу в пользу французской и австрийской разведок. 3. Готовил теракты против руководителей партии и правительства. Считая предварительное следствие законченным, следственное дело № 419 передать в Прокуратуру СССР для направления по подсудности» [11, с. 438]. Но с направлением в суд почему-то медлят и задерживают до особого распоряжения на целый месяц.

5 ноября 1939 г. Бабель пишет на обрывке бумаги письмо Верховному прокурору СССР [11, с. 438], в котором говорит, что хочет сделать важное заявление и просит его выслушать.

А. Н. Пирожкова вспоминает, что перед праздником 7 ноября к ней пришел сотрудник НКВД и попросил дать для Бабеля брюки, носки, носовые платки.

21 ноября 1939 г., не дождавшись ответа из Прокуратуры, опять на обрывке, Бабель пишет еще одно письмо [11, с. 439]. Писатель умоляет вызвать его на допрос. Мысль о том, что он (под пыткой) оговорил некоторых честных людей, обвинив их в антисоветской деятельности, не дает ему покоя. Этот оговор может запутать следствие и даже принести вред Родине, и поэтому Бабель стремится снять этот грех со своей души.

Тем временем следователь опять задерживает дело, теперь до 2 января 1940 г. Бабеля переводят из Лубянки в Бутырку, и оттуда он пишет третье письмо в Прокуратуру, датированное 2 января 1940 г. [11, с. 439–440]. Опять и опять Бабель говорит о том, что оговорил невинных людей (называет И. Эренбурга, Т. Коновалова, О. Бродскую и некоторых других), что «оговор вызван малодушным поведением… на следствии», это «ложь, ни на чем не основанная». Мысль о том, что ложные показания «не служат делу выяснения истины, но вводят следствие в заблуждение», не дает Бабелю покоя.

21 января 1940 г., за день до судебного заседания, Бабель обратился с письмом в Военную коллегию Верховного суда [11, с. 440]. Он пишет, что уже трижды обращался в Прокуратуру с просьбой позволить ему сделать заявление по существу своего дела и о том, что в своих показаниях оклеветал ряд ни в чем не повинных людей. Он просит вызвать в суд некоторых людей, хорошо его знавших (Воронского, Сейфуллину и других), дать ему возможность ознакомиться с делом. Ни одну из его просьб не удовлетворили.

На судебном заседании Бабель говорил: «Я не виновен. Шпионом не был. Никогда ни одного действия не допускал против Советского Союза. В своих показаниях возвел на себя поклеп. Себя и других оговорил по принуждению…» [11, с. 440].

27 января 1940 г. Бабель был расстрелян. Его произведения не печатались в СССР в течение двадцати лет.

25 января 1954 г. вдова Бабеля А. Н. Пирожкова написала письмо Генеральному прокурору СССР Р. А. Руденко [11, с. 440] с просьбой о пересмотре дела писателя. Она не знала, что формулировка «10 лет без права переписки» означала расстрел, и до сих пор верила, что ее муж «жив и содержится в лагерях». Эту веру поддерживали и справки, получаемые ей ежегодно в справочном бюро МВД СССР.

Дело Бабеля было пересмотрено, он был посмертно реабилитирован. Его возвращение в литературу произошло в 1957 году, когда в Москве было издано «Избранное» с предисловием И. Эренбурга.

Литература:

1. Бабель И. Э. Сочинения. В 2 томах. М., 1990. Т. 2.
2. Власть и художественная интеллигенция. Документы ЦК РКП(б) — ВКП(б), ВЧК — ОГПУ — НКВД о культурной политике. 1917–1953 гг. Сост. А. Артизов и О. Наумов. М., 2002.
3. Ковский В. Е. Бабель И. Э. // Русские писатели 20 века. Биографический словарь. М., 2000. С. 58–60.
4. Мандельштам Н. Я. Воспоминания. М., 1999.
5. Пирожкова А. Н. Годы, прошедшие вместе (1932–1939) // Воспоминания о Бабеле. Сост. А. Н. Пирожкова, Н. Н. Юргенева. М., 1989. С. 237–315.
6. Поварцов С. Исаак Бабель: Портрет на фоне Лубянки // Вопросы литературы. 1994. Вып. 3.
7. Полонский В. П. Из дневника 1931 года // Воспоминания о Бабеле. Сост. А. Н. Пирожкова, Н. Н. Юргенева. М., 1989. С. 195–200.
8. Сталин и Каганович. Переписка. 1931–1936 гг. М., 2001.
9. Суварин Б. Последние разговоры с Бабелем // Континент. 1980. № 23.
10. Чуковский К. Дневник. 1901–1969. Том 2: 1930–1969.М.: ОЛМА-Пресс, 2003.
11. Шенталинский В. «Прошу меня выслушать…» (Последние дни Бабеля) // Возвращение. В 2 вып. Сост. е. И. Осетров, О. А. Салынский. М., 1989. Вып. 1. С. 431–443.