Поэтическое представление образа «слово» (на материале стихотворения «Слово» Н. С. Гумилева)

Николай Степанович Гумилёв — теоретик акмеизма и создатель «Цеха поэтов». Акмеистическое течение провозгласило бережное отношение к слову, акмеисты ценили прежде всего «свежесть слов и мыслей простоту» (Ахматова), что определило характер новой поэзии. «Реальность в поэзии — слово как таковое», — утверждал Мандельштам. Пробуждается острый интерес к языковедению, раскрываются глаза на внешнюю (звуковую) и внутреннюю (смысловую) природу слова,«статичность «настроений» и «переживаний» сменяет энергия, активность, конструктивность, и в этом титаническом деле поэта ведет вера в могущество слова. Поэтому все новые поэты — крайние вербалисты» [7, c. 373]. Сохраняя модернистское сакральное отношение к слову, «акмеисты следовали Адаму, роль которого до грехопадения определялась наречением (называнием) реалий земного мира. Возвращение к языку изначальных девственных наименований — именно такую задачу ставили перед собой акмеисты» [3, c. 121].

Критики отмечают, что именно Н. С. Гумилёву «было в высшей мере присуще чувство ответственности перед словом. Этим объясняется отчасти его стремление к ясности и отчетливости в поэзии, желание избежать всяких «мистических» мотивов в своем творчестве… Для Н. С. Гумилёва слово не погремушка для развлечения взрослых ребят, а перст указывающий». Поэта упрекают в некоторой сухости его стихов, однако «это была сдержанность, сознание ответственности перед словом, огромную силу воздействия которого он знал» [1]. Н. С. Гумилев в своих стихах напомнил, что «вначале было Слово». В дневнике А. А. Блока, который составил конспект выступления Н. С. Гумилева об

О. Э. Мандельштаме на вечере в Клубе поэтов в 1920г., цитируется то, что Гумилев говорил: «Вначале было Слово, из Слова возникли мысли, слова, уже не похожие на Слово, но имеющие, однако, источником Его; и все кончится Словом — все исчезнет, останется одно Оно» [4].

Лучшая книга стихов Гумилева — «Огненный столп», относящаяся к последнему периоду его жизни и включающая стихотворение «Слово» (1921), сосредоточена на глубинных душевных движениях, сопряженных с острым переживанием современности и чувством трагической тревоги. В этот период в творчестве поэта критики стали отмечать «философское начало его поэзии, пронизанность христианскими мотивами, глубокое видение природы вещей и сути человеческого духа»[6, c. 140].

В известном стихотворении «Слово» [2, c. 273], состоящем из шести строф, можно четко выделить три части, в которых раскрываются определенные микротемы. Итак, в первой части — строфы 1–2 — создается картина могущественности первозданного слова. Сложноподчиненное предложение, представляющее всю первую строфу, имеет один явный актант — «Бог склонял лицо свое», лексема «слово» же, употреблённая в творительном инструментальном падеже, выступает в роли орудия — «Солнце останавливали словом, Словом разрушали города». С самого начала поэт дает понять, что творцом и единым началом всего был Бог. Вторая строфа, являющаяся сложноподчиненным предложением с придаточным причины, имеет главным действующим объектом Слово: именно божественное «слово» является той силой, заставляющей менять привычный ход вещей — «И орел не взмахивал крылами, Звезды жались в ужасе к луне, Если… Слово проплывало в вышине». Лексико-тематические группы существительных, встречающихся в данной части, свидетельствуют о желании автора показать неограниченные возможности слова. Группа слов с темой «мир, явления, предметы мира»: мир, Бог, солнце, город, орел, звезды, луна — рисуют широкую панораму действительности. Отнесенность слова к явлениям высшего порядка представлена употреблением следующих лексем, относящихся к теме «высота»: склонял, солнце, орел, звезды луна, вышина. Посредством сравнительного оборота с союзом «точно», поэт присуждает слову статус священного живого — «точно розовое пламя», а наличие архаичных форм («оный», «крылами») подчеркивает торжественное, почтительное отношение к слову. Однако стоит обратить внимание на временные показатели описываемых событий: глаголы в форме прошедшего времени несовершенного вида — «склонял», «останавливали», «разрушали», «не взмахивал», «жались», «проплывало», союзы с временным значением — «когда», «тогда» и обстоятельство времени «в оный день» — все это относит нас к мысли о том, что поэт желал подчеркнуть давность той поры.

Содержание второй микротемы (строфы 3–4) противопоставлено предшествующему, на что сразу указывает противительный союз «а», с которого начинается третья строфа: с высокой силой слова не сравниться земному, низкому числу — «А для низкой жизни были числа…». Однако число, по Гумилеву, безвольно перешло в ведение людей, став заменой того, чего не могли постичь человеческий ум. Поэт вводит сравнение «Как домашний, подъярёмный скот», относящееся к определению сущности служения числа людям и подчеркивающее безвольность, обреченность на труд («Подъярёмный — находящийся в порабощении у кого-н., под ярмом» [8, c. 546]) того, что «все оттенки смысла… передает». Слово являет истину, до которой людям не суждено добраться, вот почему им приходится довольствоваться лишь «оттенками смысла», передаваемыми числами, а не самой сутью. Люди слишком грешны, чтобы им было явлено слово, ведь даже патриарх как «глава церковной иерархии» [8, c. 496] не решается обратиться к нему. Так в этой части стихотворения в противовес высокой сфере обитания слова представлена повседневная, материальная жизнь людей, выбравших себе в боги число, людей, понимающих всю священную недостижимость слова и боящихся его осквернить («Не решаясь обратиться к звуку, Тростью на песке чертил число»).

В заключительных строфах произведения открывается еще одно временное пространство — настоящее. Противительный союз «но», венчающий пятую строфу, и употребление глаголов прошедшего времени совершенного вида «забыли», «поставили» указывает на завершённость процесса, на невозможность его дальнейшего развития. Однако конструкции с употреблением форм настоящего неактуального времени — «…осиянно Только слово…», «Сказано, что слово это — Бог», дают понять, что святость слова непокорна времени. В этой же строфе поэт раскрывает суть своего понимания слова. Сложноподчиненное предложение с изъяснительным придаточным поясняет: «И в Евангелии от Иоанна Сказано, что слово это — Бог». Существительные в форме именительного падежа «слово», «Бог» являются главными членами предложения, поэтому между ними по правилам русской орфографии ставится тире. Однако местоположение лексемы «это» между главными членами предложения имеет свои нюансы, за которыми скрывается важные сведения: если слово «это» употребляется на границе двух предложений, из которых второе содержит в себе истолкование, разъяснение первого, то оно является указательным словом, но в нашем случае представлено иное употребление — после сказуемого, перед тире. В этом случае «это» предстаёт в виде указательной частицы, употребляющейся при подчёркивании, выделении того или иного члена предложения. Так, отсюда делаем вывод: для Н. С. Гумилёва очевидна первичность Бога по отношению к слову, не Слово — это Бог, а слово это — Бог, и только слово о Боге, сам Бог есть святость «средь земных тревог».

Шестая строфа передает горечь утраты понимания святости Слова людьми, которую поэт передает посредством употребления лексем, несущих явно отрицательные эмоции: «скудные», «опустелый», «дурно», «мёртвые». Лирический герой также берет на себя ответственность за это — личное местоимение «мы» показывает его включенность в общую долю вины. По Н. С. Гумилёву, люди совершили ошибку по отношению к слову — «…поставили пределом Скудные пределы естества». Форма глагола прошедшего времени совершенного вида «поставили» показывает необратимость действия. Бог, воплощенный в Слове, был заточен в сфере обитания людей, был разменян на мелкую монету — слова со стертой, отнятой у них сутью. Лексема «естество» согласно «Толковому словарю русского языка» по ред. С. И. Ожегова, Н. Ю. Шведовой имеет два значения: «(устар.) 1. Самая суть, сущность чего-н. 2. То же, что природа)» [8, c. 188]. Смеем предположить, что поэт употребил данное слово именно во втором значении, так как в следующих строках посредством сравнительного оборота с частицей «как» нынешние слова уподобляются одним из самых трудолюбивых божьих тварей, обитающих в природе — пчелам, которые остались без своей матки и сот с медом в «улье опустелом» без цели и смысла жизни. Так, по мнению поэта, слово, которое некогда обладало святостью самого Бога, создавшего его и вложившего великую суть, было испорчено людьми: теперь это не высшая идея, а материал, вещность. Сравнение «как пчелы» также показывает и то, что слова, бывшие живыми, по вине людей приобрели свое новое грустное определение — «мертвые слова», которые были испорчены людьми, их алчностью, желанием посягнуться на святое, присвоить его себе. «Дурно пахнут» испорченные, изношенные людьми слова.

Также стоит отметить, что стихотворение построено на многочисленных библейских реминисценциях. Под строкой «Солнце останавливали словом» имеется в виду рассказанное в Книге Иисуса Навина событие, когда Навин, сподвижник Моисея, полководец, вождь израильского народа, в битве против войска пяти царей Ханаанских словом остановил солнце над полем сражения: «И остановилось солнце, и луна стояла, доколе народ мстил врагам своим (X, 10–14)» [4, c. 165]. А строка «Словом разрушали города» содержит в себе «напоминание о еще одном событии из той же Книги (VI), когда стены города Иерихона пали от народного клика и звуков труб». Но человек хоть сколько-нибудь знакомый с Библией после прочтения «И в Евангелии от Иоанна Сказано, что слово это — Бог» сразу вспомнит великое: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог» (Св. Евангелие от Иоанна).

Принимая во внимание все рассматриваемые нами языковые, литературные и общекультурные факты, мы смеем предположить, что слово, образ которого создан Н.С Гумилёвым в одноимённом стихотворении, является для поэта священной, божественной ценностью, откровением Божьим. Это истинная природа слова, которую попрали люди, материализовав и измельчив ее. Так, рассуждения Н. С. Трубецкого, приведенные Ю. С. Степановым в своем «Словаре констант русской культуры» о Слове-Логосе Евангелия как о «совершенном откровении Существа Божия, предвечном образе Божьем» могут, по нашему мнению, являться и основой для восприятия слова Н. С. Гумилёвым. Также, думается, поэту была близка мысль его современника, известного литературоведа, критика В. Б. Шкловского: «Древнейшим поэтическим творчеством человека было творчество слов. Сейчас слова мертвы, и язык подобен кладбищу, но только что рожденное слово было живо образно,... и часто, когда добираешься до теперь уже потерянного, стертого образа, положенного некогда в основу слова, то поражаешься его красотой, которая была и которой уже нет» [9].

1. Бем А. Л. Памяти Н. С. Гумилёва (1921–1931) [Электронный ресурс] // Николай Гумилёв: электронное собрание сочинений. — Режим доступа. — URL: https://gumilev.ru/about/105/ (дата обращения 02.05.2016).
2. Гумилев Н. С. Слово // Сочинения. В 3 т. Т. 1. Стихотворения, Поэмы. — М.: Худож. лит., 1991. — С. 273.
3. Егорова Л. Н. История русской литературы XX века. Первая половина: учебник: В 2 кн. — Кн. 1: Общие вопросы / Л.П, Егорова, А. А. Фокин, И. Н. Иванова, и др. — 2-е изд., перераб. — М., ФЛИНТА, 2014. 450 с.
4. Качурин М. Г. Библия и русская литература: Хрестоматия. — Спб.: «Каравелла», 1995. 582 с.
5. Климова Е. В. Из архивных разысканий: набросок «План анализа стихотворения» Н. Гумилёва. [Электронный ресурс] // Николай Гумилёв: электронное собрание сочинений. — Режим доступа. — URL: https://gumilev.ru/about/143/ (дата обращения 03.05.2016).
6. Кузьмина С. Ф. История русской литературы XX века. Поэзия Серебряного века. Учебное пособие. — 2-е изд. — М.: Флинта: Наука, 2009. 400 с.
7. Мочульский К. В. Классицизм в современной русской поэзии // Критика русского зарубежья. — М.: АСТ, 2002. Т. 2. 418 с.
8. Ожегов С. И. Толковый словарь русского языка: 80 000 слов и фразеологических выражений / С. И. Ожегов, Н. Ю. Шведова. — Российская академия наук. Институт языка им. В. В. Виноградова. — 4-е изд., дополненное. — М.: Азбуковник, 1999. 944 с.
9. Шкловский В. Б. Гамбургский счет. Статьи-воспоминания — эссе (1914–1933). — М.: Советский писатель, 1990. 331 с.