Мифологическое начало в притче Чингиза Айтматова «Плач перелётной птицы»

Творчество Чингиза Айтматова, выдающегося писателя XX – XXI века, (а вторую половину XX века в мировой литературе можно назвать эпохой Айтматова) ознаменовано прекраснейшими творениями разных жанров и различной тематики от «Джамили» до «Тавро Кассандры» и «Мадонны в снегах».

Многие произведения писателя тесно связаны с мифологией, т.е. с легендами народов, населявших огромные просторы степей, через них автор как бы предупреждал своего читателя о совершаемом, о поступках тех, кто ни с чем не считается в достижении своих целей.

Современные критики и исследователи считают, что «миф насыщен эмоциями и реальными жизненными переживаниями; он, например, олицетворяет, обоготворяет, чтит или ненавидит, злобствует» [1, с.15]. Опираясь на данное высказывание, мы приходим к мысли, что творчество Чингиза Айтматова является ярким явлением мифологического мышления, причём миф в интерпретации писателя несёт в себе современное осмысление.

В каждом крупном и малом его творении мы ощущаем присутствие истории киргизского народа, его прошлого и настоящего.

Так, в небольшом рассказе «Плач перелётной птицы» писатель на тринадцати страницах донёс одну из страниц трагедии своего народа, некогда едва не потерявшего свою национальную самобытность под ударами ойратов. Ойратами называли джунгар, и события в рассказе происходят в XVII веке. А назвал это небольшое произведение Айтматов притчей.

«Притча – небольшой рассказ, в иносказательном виде заключающий моральное (или религиозное) поучение… Авторская идея притчи не оформляется в систему образов, здесь нет характеров и динамики событий, – притча не изображает, а сообщает. В основе притчи лежит принцип параболы: повествование удаляется от современного автору мира, иногда вообще от конкретного времени, конкретной обстановки, а затем, как бы двигаясь по кривой, снова возвращается к оставленному предмету и даёт его философско-этическое осмысление и оценку; в «надвременном» содержится характеристика современности, частный факт передаёт комплекс общественных противоречий и отношение автора к ним» [2, с. 295].

В притче повествуется о том, как огромное войско киргизов, в числе которых самые лучшие и смелые сыны народа, отправилось на сражение с ненавистными ойратами; среди них и Койчуман, старший сын Сенирбая, выдающегося мастера – юртовщика. Много дней они сражаются с ненавистным врагом в Талчуйской долине. В это время внезапно умирает сестра невестки старшего сына Алмаш, и Сенирбай, который несколько дней к ряду лежал в юрте и страдал от сердечного приступа, решил «как повелевал долг и обычай между сватами» отправиться на похороны. Когда сыновья – подростки подвели его осёдланной лошади, он «застонал, вцепившись в гриву коня, закачался, едва устоял на ногах» [3, с.308 - 309].

Сенирбая отводят в юрту на его предсмертное ложе, кош, отправляющийся на похороны, возглавляет его жена Кертолго – зайип, которая вынуждена поступить так, чтобы отвести род Бозой на поминальный плач к сватам. Перед отправкой на похороны мать даёт наставления сыну, чтобы он почувствовал всю ответственность данных ему поручений. А главное – смотреть за отцом.

Потом, как бы вспомнив о главном, Кертолго – зайип ведёт своего сына на берег священного Озера и просит его дух защитить её семью, детей, весь киргизский народ от бед и несчастий, а ещё она обращается к Тенгри:

– Заклинаю белым молоком своим материнским, услышь, Тенгри, услышь мои слова! Мы пришли сюда, к оку твоему на земле – к священному Иссык – Кулю, чтобы к тебе обратиться, великий вершитель судеб - небесный Тенгри. Вот я, а вот рядом сын мой – Элеман – мой последыш, больше уже мне не зачать и не родить мне больше ни хорошего, ни худого человека, а прошу только, дай моему последышу дар отцовский – мастерство Сенирбая, он и сам уже к ремеслу его тянется… А ещё хочет он, последыш мой Элеман, хочет быть сказителем «Манаса», как брат его Койчуман. Не откажи и в этом, а прежде всего перво-наперво дай ему силу Слова издревнего, чтобы то Слово в душе приросло, как древо корнями, чтобы сберёг он Слово, от предков к потомкам идущее, для детей и внуков своих, дай ему силу и дух могучий, чтобы память вместила в себя Слово предков с тех пор, как киргизами стали они…

Я мать троих сыновей, Тенгри, услышь мои мольбы, услышь. И просят тебя вместе с нами безъязыкие твари, что с человеком всегда заодно, - гончий пёс наш Учар, настигающий зверя любого, что по правую руку сына стоит, и рыжая кобылица гривастая, что ни разу ещё не прохолостила, что по левую руку стоит…[3, C.313 - 314]. И сыну Элеману казалось: молитвы матери отдаются чутким эхом в горах окружающих: «Услышь меня, Тенгри, услышь, услышь…».

Той же ночью на руках у сына умирает Сенирбай, и последыш Элеман извещает об этом громким плачем великое Озеро Иссык – Куль.

А в это время идёт сражение в Талчуйской долине: и это бессмысленное братоубийство увидела стая перелётных птиц, которые должны были по законам перелёта, из поколения в поколение, совершали привал здесь, в долине…

Так говорили птицы: «Наши стаи дрогнули, замешкались, в воздухе поднялся гвалт, наши ряды расстроились, и закружились мы в небе беспорядочной тучей испуганной птицы. Долго не могли прийти в себя, долго летали мы над несчастными людьми, убивающими друг друга, долго собирали мы свои стаи, долго не могли успокоиться. Так и не пришлось нам приземляться здесь на привал, так и пришлось нам покинуть это проклятое место и двинуться дальше…»[3, с.318 -319].

Так говорит автор: «Простите, птицы перелётные! Простите за то, что было, простите за то, что будет. Мне не объяснить, а вам не понять, почему так устроена жизнь людская, почему столько убитых и убиваемых на земле… Простите, ради бога, простите, птицы небесные, путь свой держащие в чистом просторе…» [3, с.318 -319].

В произведениях Чингиза Айтматова женщина, мать, хранительница очага, и это особое положение женщины в тюркских племенах особо подчёркивает автор. Кертолго – зайип клянётся «белым молоком своим материнским» перед Тенгри, её заклинания напоминают слова – обращения к Матери – Земле Толгонай из «Материнского поля», бежит – бежит белое молоко в повести С.Санбаева, набухают белым священным молоком груди будущей матери Укубалы, белая, тонкая струя молока появляется из груди Алтун, кормилицы Кунан, женщины никогда не рожавшей, когда захлёбывается на её руках осиротевший ребёнок в «Белом облаке Чингизхана». И это всё по воле бога, люди верят в силу всевышнего, в силу Тенгри, верит Кертолго – зайип, верит всемогущий Чингизхан, но никто не может превзойти его.

Белое молоко – образ чистоты, невинности, образ продолжения жизни преобразующий явления произведения в предметный мир. А как известно: предметы, вещи становятся важными явлениями художественной реальности. Во – первых, они организуют художественное пространство, во – вторых, конкретизируют смысловое и материальное бытие образов – персонажей. Часто художник переносит в свой художественный мир реалии действительности (бытовые предметы, украшения, мебель, средства передвижения), но наделяет их при этом новой семантикой. По выражению Ю.М.Лотмана «семантика вещи порождает мифологию вещи» [4, с 34.].

«Наряду с образами людей мир неодушевлённых предметов часто входит в круг образов – персонажей, многие из которых обретают способность действовать, двигаться, говорить» [5, с.244]. В притче тому подтверждением является символ юрты, которую всю жизнь создавал Сенирбай для бедных и для средних, таких же как и он сам, юрта – символ благополучия и благоденствия у восточных народов. Разбитый, полусгоревший шанырак – это символ всенародного горя, это символ народной трагедии.

Символичен плач – жоктау. Говорит Сенирбай жене своей:

– Ты права, жена. Если не я, то ты езжай. Собери всех родичей Бозоев, чтобы не одиноко предстала Алмаш наша перед своими. Поднимите плач издали, чтобы слышно было далеко вокруг, что то плачут Бозои всем родом, поднимите плач громкий, чтобы скрасить голосами отсутствие зятя ихнего – меня больного [3, с.309 ]. У киргизов плач «боорумой» означает то, что они разделяют общее горе. Плач – символ, плач – участие у разных народов имеет общее значение: боль утраты, горе и беды…

Рассматривая творчество Ч.Айтматова, Г.Гачев связывал его литературное творчество с мировым опытом художественного познания:

«Если ты изображаешь людей – характеры и случаи между ними, – ты повествователь, прозаик. Если ты выражаешь чувства (без образов людей и вне контекста случаев из жизни), лирик, поэт. Этим двоим дано право на текст. Ну, а если я воображаю не людей и не чувства, а идеи, проблемы, теории, эпохи культуры, художественные стили, национальные космосы, – они мои персонажи, и они в моём духе вступают в образные коллизии, между ними сюжеты и перипетии разыгрываются, - почему же невозможна такая художественная работа, требующая права на пиитические вольности и на слог неказённый, несказанный, - не принято, что раз с таким материалом, то обязательно должна быть научной и в «сциентистском» стиле? Ведь общепризнано в эстетике, что всё может быть предметом художественного воспроизведения. Чем же мысль виноватее человека или эмоции?» [6, с.56].

В притче Айтматова, хотя это и прозаическое произведение, сочетается и прозаическое, и лирическое начало, которое продиктовано автором для передачи нравственно – философского содержания изложенного: излагая событийное, автор повествует – излагая монолог Кертолго – зайип, автор сочувствует. То же самое мы наблюдаем тогда, когда автор просит прощенья у птиц, которые не смогли совершить свой вековой ритуал и не смогли опуститься на привал, так как они увидели нечто страшное:

– То было страшное зрелище. Несчётное число людей, тысячи и тысячи, конных и пеших, столкнулись здесь, на нашем разливе. Дикие крики, гул и рёв, орущие возгласы, визг, стоны, ржание и храпы оглашали окрестность на далёком пространстве. …Люди истребляли друг друга. Они … бились ножами, резали глотки, вспарывали животы… Горы трупов человечьих и конских валялись кругом. И вода от крови превращалась под копытами в кровавое месиво - [3, с.318].

Это описание битвы настолько ярко и красочно, что, кажется, пропитано кровью. Подобный приём, когда автор не даёт прямую характеристику героев и их действий, а передаёт это через запахи, мы наблюдаем у русских писателей. Так, А.П.Чехов в рассказе «Толстый и тонкий» акцентирует своё внимание на запахах. От «тонкого» пахло «ветчиной и кофейной гущей», а от «толстого» – «хересом и флердоранжем» [7, с.225]. И это ощущение крови и смерти, на наш взгляд, кажется настолько натуралистичным, что не только птицам, но и человеку становится жутко.

Птицы испугались, увидев бессмысленное уничтожение человека человеком. Их страх был настолько силён, что долго они не могли собрать свои стаи, чтобы продолжать свой долгий путь…

И птицы, и собака Учар, и мальчик Элеман, будущий Манасчи – всё сливается воедино, все они взаимосвязаны, - и в судьбе народа, и в своей частной судьбе, так птицы сопровождают людей, живут рядом с человеком – они часть той природы, в которой живёт человек, собака – первое животное, которую приручил человек, Элеман – продолжатель рода Сенирбая, которому уготована страшная судьба – его убьют ойраты за то, что он, скрываясь по пещерам, пел народу о Манасе, вдохновляя киргизов на борьбу с ненавистным врагом – и перед смертью Элеман вспоминает молитву матери на берегу Великого озера, и произносит: «Мама».

Слова автора: это мольба о прощении перед всем живым за то, что происходило, что произошло, и что будет происходить – реминисценция.

Литература:

1. Лосев А.Ф. Миф. Число. Сущность.- М.: Мысль, 1994.

2. Словарь литературоведческих терминов. М. «Просвещение», 1974.

3. Чингиз Айтматов. Тавро Кассандры. Серия «Русский бестселлер».М., ЭКСМО, 1995.

4. Ю.Лотман. Происхождение сюжета в типологическом освещении// Ю.Лотман. Статьи по типологии культуры. (вып.2). – Тарту, 1973.

5. Художественная антропология и творчество писателя. Усть – Каменогорск – Алматы, 2007.

6. Г.Д.Гачев. Творчество, жизнь, искусство. М.,1980.

7. Введение в литературоведение. Под общей ред. Л.М.Крупчанова. М. «Оникс»,2007.