К вопросу о принципах и методологии переводческой критики В.А. Жуковского

В современном научном мире постижение истории русской литературной критики первой половины XIX века представляет значительные трудности, так как включает в себя огромный объём богатого, разнообразного фактографического, ещё мало исследованного материала. Обобщающих трудов, посвящённых изучению этого литературного феномена традиционно мало. За исключением небольшого числа работ (Б.Ф. Егоров, В.И. Кулешов, Н.И. Мордовченко, В.Д. Морозов, А.М. Штейнгольд и др.) основной корпус текстов составляют академические издания и учебники, целью которых является общее ознакомление читателей с её историей. В перечисленных монографиях либо вовсе не рассматривается специфика критики переводов данной эпохи, либо она лишь упоминается, например, в процессе анализа критической деятельности В.А. Жуковского (Н.И. Мордовченко, Ю.М. Прозоров). Поэтому системное описание русской переводческой критики первой половины XIX века имеет для современного литературоведения по-прежнему актуальное значение.

Укажем, что «переводческая критика» – это научное определение, принятое на Западе (К. Райс, В. Вилс, В. Колер, Дж. Хауз и др.) для обозначения неоднородных принципов и методики «переводчески-критической деятельности». Мы полагаем, что данный термин, под которым мы вслед за А. Лиловой понимаем «специфическую оригинальную творческую деятельность, отражающую субъективное восприятие, толкование и оценку критиком художественно-эстетических качеств оригинального текста и художественно-эстетической передачи его в новом языковом бытии его перевода» [4, с. 186], может быть применён и к русскому литературному процессу первой половины XIX века.

Учитывая, что в современной науке проблема методологии критики остаётся открытой, думается, что необходимо создание универсального комплексного подхода (включающего лингвистический (анализ макро- и микроуровня); компаративистский (трансформация отдельных текстовых уровней оригинала в тексте перевода); герменевтический (рецепция читателя, интертекстовые связи); литературоведческий (эстетическая природа художественного текста); культурологический (культурные функции переводного текста); философский и психологический уровни), основы которого были заложены в критике первой половины XIX века, в том числе и в работах В.А. Жуковского.

В русском национальном мире В.А. Жуковский (1783 - 1852) по праву занимает особое место. Универсализм, энциклопедизм и синтетизм его творческой натуры (поэзия, проза, теория эстетики и литературы, переводческая деятельность, литературная критика, педагогика) во многом определили его литературно-критические позиции и выступления. Как отметили исследователи (Ф.З. Канунова, А.С. Янушкевич), «этот своеобразный синкретизм мышления позволяет рассматривать эстетику и критику Жуковского как динамичную систему» [3, с. 9], делая их своеобразным автокомментарием к его творчеству. Думается, что исследование художественного мира этого поэта-переводчика должно идти по пути соотнесения его переводческой критики с практикой перевода поэзии.

Принципиально важно, что уникальное дарование критика совмещалось у В.А. Жуковского с искусством поэта-переводчика. По мысли Ю.М. Прозорова, «оба этих таланта проявлялись в нём как свойства одной психологической и творческой природы», названной самим поэтом в письме к Н.В. Гоголю от 6. (18) февраля 1847 года – искусством «импровизировать в выражение или в дополнение чужих мыслей» [7, с. 198]. Интерпретируя «специальный тип поэтического переводчика», каким был Жуковский, С.С. Аверинцев точно обозначил специфику этого уникального поэта-переводчика: «<…> переводческая муза Жуковского (вступая в иные, достраиваемые до идеала отношения с оригиналом) склонна была отдавать (предпочтение) вещам недовоплощённым, не совсем сбывшимся <…>» [7, с. 155], только заданным, «раздразнивающим» субъективность переводчика, «выманивающим» его и «указывающим» ему верный для воссоздания оригинала путь <…>» [7, с. 156 – 157]. Таким образом, Жуковский «заново создаёт свой Запад» и одновременно пересоздаёт Россию, переплетая и соизмеряя в ткани повествования «своё» и «чужое» «ровно в такой мере, чтобы через это различие можно было перекинуть мост, пережить над ним, различием, победу» [7, с. 164]. При таком подходе к поэтическому переводу русский поэт парадоксально и формировал образцовый «кодекс» переводчика, и одновременно отходил от него.

В.А. Жуковский выступил как поэт, переводчик, литературный критик и теоретик искусства практически одновременно, хотя в своём романтическом художественном творчестве (и особенно в практике перевода) он был гораздо многограннее, чем в теоретической поэтике, испытывавшей (особенно на первых порах) влияние классицистической эстетики. Отметим, что большинство мыслей поэта, посвящённых теоретическим проблемам перевода, относится к раннему периоду его творчества (1809 – 1810). Не вдаваясь в давнюю полемику по поводу творческого метода Жуковского и не отрицая влияния на него классицистической (см.: «самый приятный перевод есть, конечно, и самый верный»; ради «гармонии» допустимо иногда жертвовать и точностью, и силою, подобно тому как в музыке «верность звуков должна уступать их приятности»), сентименталистской (см. меланхолический по настрою перевод «Сельского кладбища» Т. Грея в 1802 г.) и романтической (доминирующей у поэта) теорий, безусловно, отразившихся и в критике перевода, согласимся с мнением Ю.М. Прозорова, считающего, что слишком многое в наследии русского поэта «становится доступным пониманию и анализу только в соизмерениях с философией и поэтикой романтического искусства» [7, с. 194], ориентировавшего критика и поэта-переводчика на вольное обращение с исходным текстом как общемировым достоянием, на «воскрешение» (Н.В. Гоголь) не оригинала, а идеи, которая стоит за ним («мифический перевод». – Новалис), на актуализацию «возможных миров» (У. Эко) текста.

По мысли Ю.М. Прозорова [7, с. 194], для всей критической эстетики Жуковского характерно «возвращение» к проблематике ранее рассмотренного вопроса о переводческом искусстве с целью его уточнения, углубления, усовершенствования, при этом поэт всегда оставался верен традициям «индивидуально точного» («точность» (индивидуально-)авторскому поэтическому восприятию действительности при стремлении максимально близко воссоздавать смысл, форму и художественные детали подлинника, не только передавая своё впечатление от «чужого» текста, но и обогащая оригинальную русскую поэзию новыми идеями, образами, мотивами, формами. - термин наш. – И.В.) пересоздания «чужого» текста. Характерно, что В.А. Жуковский-критик предпочитал выбирать из следующих жанров: рецензия, примечание, предисловие к переводам, небольшие по объёму монографические статьи.

Наиболее полно мифопоэтический «кодекс» Жуковского-переводчика выразился в монографической статье «О басне и баснях Крылова» (1809), в которой он как критик обозначил в целом феномен стихотворного перевода первой половины XIX века: «<…> подражатель-стихотворец может быть автором оригинальным, хотя бы он не написал ничего собственного. Переводчик в прозе есть раб, переводчик в стихах - соперник» [10, с. 318]. С точки зрения поэта, И.А. Крылов в своих «лёгких, чистых и приятных» баснях, сюжет (вымысел и рассказ) которых заимствован у Лафонтена, «искусный переводчик» и «оригинальный автор». Таким образом, в творческом сознании автора статьи поэт-переводчик – демиург самостоятельного художественного мира, равноценного воплощённому в оригинале. В соответствии с этим можно сделать вывод о том, что в эстетике В.А. Жуковского под переводом понималось гармоничное «искусство присваивать себе чужие мысли, чужие чувства, чужой гений» [8, с. 86], при этом оставаясь верным самому себе, цели своего перевода и собственным, только ему присущим, способам воссоздания подлинника. В подтверждение своей идеи поэт сопоставил искусство переводчика с искусством актёра, подводя читателя к следующей мысли: «Поэт оригинальный воспламеняется идеалом, который находит у себя в воображении; поэт-подражатель в такой же степени воспламеняется образцом своим, который заступает для него тогда место идеала собственного: следственно, переводчик, уступая образцу своему пальму изобретательности, должен необходимо иметь почти (см. рассуждения об этом в книге У. Эко [9]) одинаковое с ним воображение, одинаковое искусство слога, одинакую силу в уме и чувствах <…>». Уточняя свои позиции по данному вопросу, Жуковский писал: «<…> Подражатель, не будучи изобретателем в целом, должен им быть непременно по частям; прекрасное редко переходит из одного языка в другой, не утратив несколько своего совершенства; что же обязан сделать переводчик? Находить у себя в воображении такие красоты, которые бы могли служить заменою, следовательно, производить собственное, равно и превосходное: не значит ли это быть творцом?» [8, с. 87].

Структурно рассматриваемая нами статья состоит из трёх основных частей, в каждой из которых есть свой объект внимания, не нарушающий целостности всего текста: 1) общие рассуждения о специфике автора оригинала как баснописца (объект внимания – Лафонтен и жанр басни); 2) указания на особенности «заёмного» таланта И.А. Крылова и его самобытность (объект внимания – И.А. Крылов); 3) рассуждения о принципах переводной поэзии и её оригинальности (объект внимания – русский стихотворный перевод).

Таким образом, перед нами предстаёт переводческая критическая работа универсального проблемно-аналитического характера, включающая, помимо рассмотрения избранных произведений, вопросы теории и истории, сравнительные характеристики, проблему выявления места И.А. Крылова в отечественной и мировой литературах.

Продолжая размышления над спецификой русского поэтического перевода в статье «Радамист и Зенобия» (1810), В.А. Жуковский оттачивал свои прежние представления. В структурном плане эта работа состоит из двух основных частей (теоретической и практической), каждая из которых имеет свои стилистические особенности, не нарушающие органичности всего текста: 1) общие рассуждения критика (выполняющего пояснительную функцию) о поэтическом переводе, отличающиеся диалогизмом (критик – читатель – поэт), аналитизмом, энциклопедизмом (синтез истории, теории, критики литературы и философии), представляющие своеобразный мифопоэтический «кодекс» В.А. Жуковского как поэта-переводчика и критика, в соответствии с которым и рассматривается в дальнейшем вторичный текст; 2) обращение к разбору конкретного перевода – к тексту трагедии «Радамист и Зенобия» К.П. Кребильйона, переведённому С.И. Висковатовым, - построенное на рассмотрении подлинника в подстрочном переводе (для удобства читателя) в сопоставлении его с русским переложением (жанр – характер - тема). Отметим, что В.А. Жуковский обращал особое внимание читателя на соответствие смысла и звука (акустический аспект) в оригинале и переводе. Кроме того, поэт чутко улавливал, что неточность рифмы («несправедливость») приводит к искажению смысла и характера переведённого текста. Таким образом, статья «Радамист и Зенобия» органично синтезировала в себе теоретические принципы перевода В.А. Жуковского с практическим разбором вторичного текста трагедии К.П. Кребильйона (удачные места и замечания по передаче оригинала).

О том, что В.А. Жуковский умел «давать в чужом не только своё, но и всего себя», свидетельствует и статья «О переводах вообще, и в особенности о переводах стихов» (1810), представляющая собой, как установила О.Б. Лебедева [2, с. 402], воспроизведение фрагментов предисловия Ж. Делиля к французскому изданию «Георгик» Вергилия. Критическая работа «О переводах…» начинается с обозначения основной обогащающей, объединяющей разные культуры и народы функции перевода. Затем её автор обращается к рассмотрению эстетики «искусной» поэтической передачи первичного текста, доминантной чертой которой, по В.А. Жуковскому, является высшая способность поэта к совмещению перевоплощения в иноязычного автора и к сохранению верности своей специфике. Рассуждая об уникальности творческого процесса поэтического воссоздания подлинника, поэт определил его через парадигму «искусного торга, посредством которого переводчик (вставка наша. – И.В.) доставляет своему языку сокровища иностранного» [2, с. 283]. Продолжая переводческую эстетическую программу, намеченную Жуковским в публицистическом сочинении об И.А. Крылове, эта работа максимально сблизила (но не уравняла!) переводную и оригинальную поэзию. Статья «О переводах…» предлагала искать вдохновляющий источник творчества поэта-переводчика уже не в заёмном «образце», а в том же, в чём находил его и поэт-«творец»: в содержании личностного опыта, в соответствии этого опыта внутреннему миру создателя оригинала: «Ты хочешь переводить Томсона – оставь город, переселись в деревню, пленяйся тою природою, которую хочешь изображать вместе со своим поэтом: она будет для тебя самым лучшим истолкователем его мыслей» [2, с. 283].

Таким образом, мы видим, что в своём критическом творчестве, предвосхищая дальнейшее развитие советского искусства критики перевода (Г.Т. Гачечиладзе, И.А. Кашкин, В.В. Левик, М.Л. Лозинский, Н.М. Любимов, С.Я. Маршак, А.В. Фёдоров, К.И. Чуковский, Е.Г. Эткинд и др.), В.А. Жуковский довольно чётко и лаконично наметил переводческие принципы, в целом актуальные и сегодня, к которым можно отнести следующие:

1) перевод стихов стихами, а прозу – прозой («прозаический перевод стихов всегда есть самый неверный и далёкий от оригинала». - В.А. Жуковский); здесь для Жуковского как поэта-переводчика важна была моделируемая субъективно, «недовоплощённая» идея текста;

2) отказ от буквалистского перевода, уничтожающего гармонию подлинника, превращающего переводы в «ложные слухи», «истину в небылицу» («излишнюю верность почитаю излишнею неверностию». - В.А. Жуковский); сам русский поэт-переводчик проповедовал следование «индивидуально точной» интерпретации прототекста;

3) обязательное знание и бережное отношение к свойствам языка-оригинала и собственного языка (языкам, сходным «в духе» остаётся быть только верным, далёким один от другого – «стараться наполнить промежуток искусным их сближением, заимствуя из подлинника всё то, что можно заимствовать, и сохраняя при том все права собственного своего языка». - В.А. Жуковский); отметим, что работа по чужому подстрочнику Жуковским в теории не допускалась, но в практике при работе над переводом гомеровской «Одиссеи» он пользовался немецким подстрочником Грасгофа, так как в достаточной мере не знал греческого языка;

4) следование специфике таланта самого поэта-переводчика, «собственной физиономии» (В.А. Жуковский); в соответствии с этим, Жуковский предлагал тщательно отбирать родственного по «духу» автора и текст для перевода; для Жуковского-переводчика это, прежде всего, были немецкие романтики, в особенности, - Ф. Шиллер;

5) воссоздание в переводе жанровых, структурных, стилистических, ритмических и акустических особенностей подлинника; здесь русскому поэту-переводчику помогала сращённость поэтического, переводческого и критического взгляда на текст-источник;

6) сохранение за фразой того места, которое она занимает в оригинале, если естественный ход мыслей переводимого текста того требует, стремление к соответствующей первоисточнику краткости мысли;

7) создание в своём тексте того же психологического действия, впечатления на читателя, которое вызывает оригинал, не нарушая основной характер переводимого текста (см.: «Переводчика можно сравнить с должником, который обязывается заплатить если не тою же монетою, то по крайней мере ту же сумму». - В.А. Жуковский).

Думается, что главным принципом из семи перечисленных для Жуковского-переводчика во все периоды его деятельности был последний, по замечанию самого поэта, требующий чтобы переводчик «наполнился духом своего стихотворца», «заимствовал его характер и переселился в его отечество», искал красот оригинального автора в самом источнике, чтобы он сам видел эти предметы, таким образом, становясь творцом нового мироздания текста. Подтверждением этому служат слова В.А. Жуковского о том, что «никогда не должно сравнивать стихов переводчика с стихами, соответствующими им в подлиннике: о достоинстве перевода надлежит судить по главному действию целого» [2, с. 286].

Кроме того, Жуковским-критиком уже в первой половине XIX века были предложены оптимальная форма (монографическая рецензия) и методология (последовательное рассмотрение специфики оригинала в сопоставлении с подлинником, указание на достоинства и недостатки перевода, определение значения вторичного текста для оригинальной русской поэзии) переводческой критической статьи, внимательное изучение которых позволит современному литературоведению смоделировать критику русского переводческого искусства в XXI веке.

Литература:

1. Аверинцев С.С. Размышления над переводами Жуковского // Аверинцев С.С. Поэты. – М.: Языки русской культуры, 1996. – С. 137-164.

2. Жуковский В.А. Эстетика и критика / Составление и примечание Ф.З. Кануновой, О.Б. Лебедевой и А.С. Янушкевича. - М.: Искусство, 1985. – 431 с.

3. Канунова Ф.З., Янушкевич А.С. Своеобразие романтической эстетики и критики В.А. Жуковского // Жуковский В.А. Эстетика и критика / Составление и примечание Ф.З. Кануновой, О.Б. Лебедевой и А.С. Янушкевича. - М.: Искусство, 1985. – С. 7-47.

4. Лилова А. Современная критика художественного перевода и некоторые нерешённые проблемы // Литература и перевод: Проблемы теории. Международная встреча учёных и писателей. 27 февраля – 1 марта 1991 года / Составители П.М. Топер и П.Х. Ганиев. – М.: Прогресс, Литера, 1992. – С. 186-191.

5. Нелюбин Л.Л. Наука о переводе (история и теория с древнейших времён до наших дней): уч. пособие / Л.Л. Нелюбин, Г.Т. Хухуни. – 2-е изд. – М.: МПСИ, 2008. – 416 с.

6. Нелюбин Л.Л. Толковый переводоведческий словарь / Л.Л. Нелюбин. – 6-е изд. – М.: Наука, 2009. – 320 с.

7. Очерки истории литературной критики: В 4 т. Т. 1 / А.М. Панченко. – СПб.: Наука, 1999. – 368 с.

8. Русские писатели о переводе XVIII – XIX веков / Ю.Д. Левина, А.В. Фёдорова. – Л.: Советский писатель, 1960. – 696 с.

9. Эко У. Сказать почти то же самое. Опыты о переводе / Перевод с итал. А.Н. Коваля. – СПб.: Симпозиум, 2006. – 574 с.

10. Якушин Н.И., Овчинникова Л.В. Русская литературная критика XVIII - начала XX века: Учебное пособие и хрестоматия. – М.: Камерон, 2005. – 816 с.