Графический сдвиг в романе В. Маканина «Испуг» как живой языковой процесс (на фоне немецкого языка)

Перевод романа «Испуг» (2006 г.) на немецкий язык был издан в 2008 г. Аннелорой Ничке, которая уже переводила некоторые другие произведения автора, в том числе и один из самых известных романов «Андеграунд, или Герой нашего времени» (издан в России в 1998 г.).

Мы обращаемся к роману «Испуг», так как в нем в наибольшей степени отражены живые языковые процессы, свойственные современной русской прозе. В то же время этот роман в полной мере отражает особенности идиостиля писателя.

Сравнение русского текста романа с немецким переводом особенно ярко выявляет живые языковые процессы, что доказывает необходимость сравнения оригинального текста и текста перевода.

Живые языковые процессы отражают изменения, происходящие в языке художественной литературы, а также в русском литературном языке. Это изменения стилистические, графические, грамматические, лексические, композиционные. В рамках данной статьи остановимся на графических средствах выражения живых языковых процессов, которые можно назвать графическими сдвигами (по аналогии с грамматическими и семантическими сдвигами).

По нашему мнению, графические средства выражения являются также компонентом языковой композиции. Важен не просто структурный анализ графических сдвигов. Важнее анализ их употребления в тексте. Следует отметить, что использование некоторых графических средств достаточно ново для русской литературы. Аутентичность графических возможностей текста В. Маканина наверняка отличает его от других авторов.

Так, особенно часто в тексте встречаются следующие графические приемы: скобки (для выделения ремарок), многоточие, курсив, крупный шрифт, деление слов в прямой речи на слоги, композиционный обрыв повествования, композиционное прерывание текста. В тексте романа иногда поясняются эти и другие приемы самим автором.

Например, композиционный обрыв повествования в виде заполнения целых строк точками используется для графической передачи галлюцинации. «Я был в восторге! Воин – это прекрасно! Не жаль людей было ничуть.. Себя тоже...................................................................................................................................................................................................................................................................... Галлюцинация сменилась. Галлюцинация стала удивительной!..» [3, c. 290]. Далее рассказчик поясняет: «Я принял этих трех постовых (вооруженных автоматами мужчин) за людей с удочками на берегу реки – за неудачливых рыбаков! (Рекой в этой галлюцинации было огромное искрящееся стекло окна..<..>)» [3, c. 291]. Ремарки в скобках стилистически различаются: более официальный стиль в первом случае и метафорически-художественный – во втором.

В романе часто используются скобки для выделения ремарок. В скобках оказываются отдельные слова, фразы, целые предложения: «Люди, что справа, что слева (победители) сильными и уверенными голосами кричали нам..» [3, c. 337]; «Когда мы с Дашей проходили тем коридором, децимация (каждый десятый) еще не восторжествовала. Могли ударить каждого. Любого!» [3, c. 340]; «И, конечно, он поволновался за меня, исчезнувшего тогда на двое суток. (Приехал, а старого дядьки нет.. А в городе стреляют.) И как же он смеялся, когда узнал, где я был» [3, c. 341]. Скобочное выделение помогает читателю понять поведение описываемых людей, как сиюминутное открытие, мысль, во втором случае – это использование научного термина «децимация», в последнем случае – это, возможно, передача мыслей Олежки или представление самого героя о мыслях племянника.

Более глубоко ремарки описаны у Г.Д. Ахметовой, она, в частности, отмечает: «Ремарки в некоторых случаях стилистически сближаются с диалогическими репликами. Драматизация повествования усложняется двойной контаминацией: контаминация прозаического и драматического текстов; контаминация авторского повествования и точки зрения главного героя-рассказчика» [1, c. 61]. А.В. Иванова в своем диссертационном исследовании причисляет графические средства к одному из средств субъективации повествования [2, c. 150].

Курсивное выделение некоторых слов, синтагм, целых предложений, нескольких предложений способствует появлению новых акцентов, оформлению прямой речи, указанию на переносное, метафорическое значение лексических единиц: «Даша (после) рассказала, что, нализавшийся, не переставал скакать ни на минуту» [3, c. 336]. Вероятно, здесь передается курсивом точка зрения Даши: Петрович буквально слизал с тела Даши наркотик. Кроме того, слово «нализавшийся» имеет и значение «пьяный», «перебравший алкоголя».

Другой пример: «Если Дом обесточен... Теперь известно, что горячая (единственная) телефонная линия по какой-то причине отрубилась» [3, c. 342]. В данном случае слово «горячая», выделенное курсивом, отражает употребление данного слова как в переносном, так и в прямом значении. Поскольку это была напряженная ситуация (и горячий бой), то линия вышла из строя из-за горячих боевых действий, а может, накалилась в переносном смысле из-за большого количества звонков-обращений. Интересно, что в немецком переводе используется идиоматическое выражение «красный телефон», что соответствует «прямой (правительственной) линии» в русском языке.

В другом месте передается не выделенная привычными способами прямая (внутренняя) речь, интегрированная в повествование: «Она ничего не задумывала. Она такая. Подбросить старикана, которого неделю не видела!» [3, c. 344]. Интересно, что в последней фразе отсутствует грамматический субъект. Такое выделение, по мнению А.В. Ивановой, используется для «перехода к точке видения» другого героя повествования [2, c. 151].

Иногда курсивом выделяется только префикс – «черезпоколение» [3, c. 95]. Этот авторский неологизм подчеркивает негодность поколения Олега, поколения next. В другом случае встречаем раздельное написание: «Вика и я – мы ведь дед и внучка. Встреча через поколение» [3, c. 169]. Вика и Олег – безусловно это новое, молодое поколение.

Написание прописными буквами помогает нарисовать экспрессивность высказывания, передает нарастание громкости, крик: «Ау, старики!.. НЕ БЫ-ВА-ЕТ!..» [3, c. 408]. Такие выкрики порой сопровождаются сниженной, бранной лексикой.

В другом случае это передача надписи над дверью запасного ВЫХОДА [3, c. 338], а кроме того – ВЫХОДА из ситуации, когда нужно было искусно обмануть стражей на выходе из осажденного здания. Прописные буквы помогают прочитать во фразе другой, более глубокий смысл: «Теряет ощущение жизни также и без программы ВРЕМЯ...» [3, c. 206].

Конечно, есть и традиционное использование аббревиатур, типа ТВ, БТР, НТВ. Аббревиатура «БТР» при этом может склоняться, внося ноту разговорности в речь персонажа: «... мое крыльцо пронеслось БТРом по дурной дачной дороге» [3, c. 99].

В другом же месте текста встречаем: «Кадры фильма... Надгробие... Бегущая строка... Старикашка, мол, шел ее выручать. ОН ШЕЛ ЗА ЛЮБИМОЙ ЖЕНЩИНОЙ И ПОГИБ – ЧТО МОЖЕТ БЫТЬ ПРЕКРАСНЕЕ» [3, c. 324]. Тут читатель может увидеть перед внутренним взором и бегущую строку, и надгробие, а потом – приписанную мелом неприличную надпись дворового мальчишки, которую не стоит приводить здесь.

Другая возможность графического маркирования – дефисное разделение прямой речи с целью передачи ее фонетических особенностей: «-Молчи-и-и! Никакой паники-и-и!» [3, c. 306]. Звукоподражательное «ШАХ-ХАХ-ХАХ-ША-РАХ» [3, c. 306] передает звук взрыва в Белом доме. Встречается и глагол, образованный на основе звукоподражания: «ша-ра-рах-нуло» [3, c. 294]. Употребляются в романе и фонетические написания: «Щас!», «Н-ме-нэ» (на мне) [3, c. 304], «Тыщи» [3, c. 294]. Иронично звучит в ушах читателя эпитет власти «ВСЕ-РОС-СИЙ-СКОЙ» [3, c. 299].

Обратимся далее к переводу. Нам представляется, что перенос графических средств – один из самых простых вопросов перевода. Ведь в немецком языке практически так же используются кавычки, скобки, дефисы, многоточия, прописные буквы.

Рассмотрим перенос приведенных выше примеров из текста оригинала на немецкий язык. В данном случае отметим только изменения в переводе. Так, при передаче галлюцинации в оригинале используется продленное многоточие на две-три строки. В переводе эта особенность не наблюдается [4, c. 315]. Теряется и «черезпоколение» за счет перевода как «метапоколение» [4, c. 101]. Также изменено и «через поколение», переведенное одним прилагательным, но выделяется курсивом [4, c. 177].

Аббревиатура «БТР» переводится как «бронетранспортер»; «ТВ передача» как «телепередача» [4, c. 417]. Звукоподражательное «ШАХ-ХАХ-ХАХ-ША-РАХ» передается эквивалентом «RUM-RUUMS» [4, c. 333]. Фонетическое «Щас» и «Тыщи» не передается, зато «Н-ме-нэ» передается со смазанным окончанием [4, c. 330].

Подведем некоторые итоги: графические средства выразительности – отображение живых языковых процессов романа В. Маканина «Испуг». Как жесты и мимика в речи человека, так и графические средства помогают передать определенные оттенки и значения текста. Использование подобных средств интересно для исследователей и, кроме того, требует определенных навыков от читателя. С другой стороны, графические приемы – средство для достижения цели: выразительности, живости текста, его интерактивности.

Отмеченные в статье графические средства, как видится, переносятся с достаточно большой степенью точности из оригинала в перевод. Любопытно было бы провести опрос немецкоязычных читателей на предмет особого восприятия данных средств. Наверняка читатель отметит некоторую своеобразность текста Маканина на немецком языке, в первую очередь, благодаря средствам графики. Этим приемом авторская особенность живых языковых процессов и структур передается и в иностранном языке. Отметим в заключение, что текст (в том числе и русский художественный текст) продолжает жить и развиваться благодаря развитию и динамике живых языковых процессов.

Литература:

1. Ахметова Г.Д. Языковое пространство художественного текста (на материале современной русской прозы). СПб: Реноме, 2010. 244 с.

2. Иванова А.В. Субъективация повествования (на материале прозы Владимира Маканина). Канд. дис. … к. филол. наук. Чита: ЗабГГПУ, 2008. 165 с.

3. Маканин В.С. Испуг. М: Гелеос, 2006. 416 с.

4. Makanin, Wladimir. Der Schreck des Satyr beim Anblick der Nymphe. Aus dem Russischen von Annelore Nitschke. Muenchen: Luchterhand, 2008. S. 446.