Интертекстуальность и графическая маркированность в современной русской прозе

Языковое пространство современной русской прозы характеризуется разнообразными процессами, среди которых важное место занимают интертекстуальность и графическая маркированность. Актуальность данного исследования обусловлена активным вниманием к этим проблемам. Стилистика текста занимается изучением организации художественного произведения, в том числе – изучением названных процессов.

Например, для прозы Т. Толстой характерна интертекстуальность (явная и скрытая цитация, реминисценциями, пародирование сюжетов). Даже сами названия прозаических сборников являются интертекстуальными («На золотом крыльце сидели», «Любишь – не любишь»). Подобные явления мы наблюдали в прозе Д. Драгунского. Несмотря на значительное количество работ по теории интертекстуальности, проблема до сих пор находится в стадии становления. Отсутствует единый подход к данному понятию, а в текстах обнаруживается множество форм интертекстуальных включений. Можно сказать, что условно современные концепции интертекстуальности подразделяются на два направления – узкое и широкое понимание, что основано на широком или узком представлении о тексте.

Узкое понимание интертекстуальности предполагает такие качества, как воспроизводимость, возможность восстановления источника и трансформированность. Выделяются при этом разновидности интертекстуальных связей: цитаты; пародирование; синтаксические реминисценции.

Ю.Л. Высочина в своем диссертационном исследовании пишет, что интертекстуальность романа «Кысь» проявляется в четырех основных направлениях: цитаты и контекстуальная трансформация, проявляющаяся в трансформированных цитатах и фразеологических единицах; цитирование и пародирование фольклорных выражений, сюжетов, пословиц, легенд и т.п.; семантическая трансформация, связанная с появлением нового, неожиданного значения у слова и с топонимическими наименованиями; синтаксические реминисценции [2].

Очевидно, можно отнести к интертекстуальности распространенное явление римейка. Например, роман Кирилла Туровского «Никто никому ничего никогда» [4] считают римейком романа Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы». Даже сам псевдоним писателя Кирилла Волкодаева – это тоже интертекстуальность.

Интересной проблемой интертекстуальности является употребление в тексте устойчивых сочетаний. Например, Кирилл Туровский в названном романе пишет: «Иван снова почувствовал себя не в своем курятнике». Языковая игра композиционно перекликается с нормативным (интертекстуальным) употреблением устойчивого выражения: «Чувствовалось, что, будучи не в своей тарелке, Иван почему-то разозлился».

Не вызывает сомнения утверждение, что художественный текст является сложным объектом научного исследования. Это приводит к тому, что каждый новый аспект изучения текста вносит свой вклад в понимание специфики художественного текста с точки зрения языковой композиции. В этом отношении интерес представляет обращение к графическим средствам как приемам организации текста.

При изучении явлений графической маркированности текста особое значение приобретает проблема языковой композиции художественного текста, поскольку с ее изучением затрагиваются вопросы текста, вопросы языка как феномена культуры, а также проблема языка эпохи, связи с различными направлениями мировой культуры, науки, искусства. В то же время в теоретическом плане явление графической маркированности необходимо рассматривать в соотношении с явлениями креолизации и визуализации. И то, и другое активно используется не только в художественной прозе, но также и в других стилях.

Анализ использования приемов композиционно-графической маркированности на примере романа В. Маканина «Испуг» сделала Л.Р. Рабданова: «Например, употребление скобок подчеркивает смысловое наполнение изображения. Мы считаем, что таким образом писатель вносит в текст ту информацию, которую он считает необходимой для наиболее адекватного понимания созданной картины: «Одежда его вечерами проста и всегдашня – темно-серый пиджак, темные брюки… В целом же – все для ночи, невидный, неброский. (Но в этом нет умысла. Так получилось. Другой одежонки просто нет.) В лунную ночь старикан Алабин, как правило, бродит по дачному поселку. (А лучше б спал!)» [3, с. 84]. Кроме этого, автор отмечает курсивное выделение, которое, как полагает автор, участвует в создании интонационного рисунка высказывания, служит средством увеличения эмоциональной нагрузки речи. Л.Р. Рабданова приводит пример: «Ничуть он меня не достал – он мне понравился, этот их Башалаев. Гений с пронзительным взглядом, так они его меж собой называли. Ярлычок, как водится, льстив.

Но что-то настоящее, похоже, там есть. И показалось (поверилось), что этот с взглядом не станет лгать или вредить старику (мне) за просто так». Использует В. Маканин и другие средства графической маркированности (например, многоточие, крупный шрифт), являющиеся компонентами языковой композиции и отражающие разнообразие языкового пространства современной русской прозы. Е.Е. Анисимова отмечает, что «шрифт является необходимым композиционным элементом креолизованного текста, строительным материалом для оформления его вербальной части и вместе с тем самостоятельной художественной формой» [1, с. 16].

Обращение к интертекстуальности и графической маркированности показывает, насколько разнообразно современное языковое пространство, насколько оно нуждается в тщательном анализе, в разностороннем филологическом исследовании.

Литература:

1. Анисимова Е. Е. Лингвистика текста и межкультурная коммуникация (на материале креолизованных текстов). М.: Academia, 2003. 128 с.

2. Высочина Ю.Л. Интертекстуальность прозы Татьяны Толстой: на материале романа «Кысь» // Дисс. … канд. филол. наук. Челябинск, 2007. 164 с.

3. Рабданова Л.Р. Графическая маркированность художественного текста. (на материале современной прозы) // Интерпретация текста: лингвистический, литературоведческий и методический аспекты: материалы III Междунар. науч. конф. (Чита, ЗабГГПУ, 10-11 декабря 2010 г.) / сост. Г.Д. Ахметова, Т.Ю. Игнатович; Забайкал. гос. гум.-пед ун-т. Чита, 2010. С. 83 – 85.

4. Туровский Кирилл. Никто никому ничего никогда. М.: Гелеос, 2008. 512 с.