К вопросу о возможности перевода: философские и лингвистические аспекты проблемы переводимости (на материале романа Энтони Берджесса «Заводной апельсин» / «A Clockwork Orange» и его переводов на русский язык)

Проблеме переводимости посвящали свои работы многие лингвисты и философы, однако она совершенно не утратила своей актуальности. В её основе лежит вопрос о возможности достижения адекватности в переводе, то есть создания перевода, который бы удовлетворял требованиям эквивалентности и адекватности и, в первую очередь, поставленной прагматической задаче [4, с. 147].

Для достижения данной цели можно выделить два необходимых условия. Первым является сохранение при переводе экспрессивно-эмоциональной нагрузки и художественно-эстетической ценности, носителями которой выступают риторические фигуры или обороты речи, названные Марком Фабием Квинтилианом «красотами речи» [8, с. 258]. Во втором случае речь идёт о разных способах заполнения языковых лакун при помощи различных переводческих трансформаций.

Говоря о языковых лакунах, нельзя не согласиться с Вильгельмом фон Гумбольдтом, который отмечал, что различное членение мира различными языками выявляется при сопоставлении «простого слова» с «простым понятием». Иными словами, понятие, которое в одном языке выражено «описательными средствами», в другом языке может быть выражено одним словом, без обращения к грамматическим формам [1, с. 187].

Согласно Вильгельму фон Гумбольдту мышление не просто зависит от языка вообще, но до известной степени оно определяется каждым отдельным языком. И чем сильнее воздействие национального духа на язык, тем богаче развитие последнего. Язык помогает человеку познавать мир, и в то же время это познание зависимо от языка. Таким образом, Вильгельм фон Гумбольдт ставит вопрос о языковых картинах мира, высказывая точку зрения о том, что многое в представлении каждого человека о мире обусловлено его языком; эта проблематика была позднее развита Бенджамином Ли Уорфом и др. [1, 205].

Несмотря на популярность данных идей, не у всех учёных они встречают одобрение. Так, Умберто Эко выступил с критикой данной концепции. По мнению Эко, перевод происходит не между системами, а между текстами. И если бы перевод касался бы только отношений между двумя лингвистическими системами, следовало бы принять точку зрения тех, кто считал, что естественный язык навязывает говорящему на нем собственное видение мира, и эти видения мира несоизмеримы друг с другом, и потому перевод с одного языка на другой невозможен [6, с. 42-43].

Подобная критика, однако, может считаться необоснованной, прежде всего потому, что наличие своей языковой картины мира у каждого отдельного народа вовсе не исключает возможность перевода с одного языка на другой [1, с. 184]. Разумеется, с некоторыми потерями, что, впрочем, неизбежно. Кроме того, сам Вильгельм фон Гумбольдт подчёркивал, что опыт перевода с различных языков, а также использование самого примитивного и неразвитого языка показывают, что, пусть даже с различной точностью, каждая мысль может быть выражена в любом языке. Следует отметить также, что Гумбольдт говорил о философских общеязыковых законах, являющихся общими и для лингвистики вообще, и для теории перевода в частности, поскольку звучащая речь или тексты, с которым работает переводчик, есть не что иное, как порождение лингвистической системы. Таким образом, высказывание У. Эко можно считать правомочным, только если рассматривать процесс перевода, оставаясь в рамках теории перевода, служащей решению практических задач.

В данной статье предлагается рассмотреть основные аспекты проблемы переводимости на основе сопоставительного анализа примеров из романа «Заводной апельсин» Энтони Бёрджесса и его переводов на русский язык, один из которых выполнен Е. Синельщиковым, другой – Б. Бошняком. Особенностью романа Бёрджесса является использование вымышленного сленга «надсата», имеющего преимущественно русскую основу. Название языка – модифицированное окончание русских числительных от «одиннадцати» до «девятнадцати». Объясняется это тем, что носителями надсата в «Заводном апельсине» были подростки (nadtsatyje) — «тинейджеры» (teenagers, буквально «надцатилетние»; или сокращённо — «тины», teens).

Большинство слов надсата представляет собой записанные латиницей и при этом иногда искажённые слова русского языка (droog «друг», litso «лицо», viddy «видеть»), но есть и заимствования из иных источников (например, лондонского сленга кокни), а также слова, выдуманные самим автором. Бёрджесс стремился создать сленг, который бы существовал вне времени и не подчинялся бы веяниям моды, и для этого он взял за основу слова незнакомого для англоязычного читателя языка. Бёрджесс хотел, чтобы читатель сам догадался о значении иноязычных слов по контексту, поэтому не включил в книгу глоссарий. Впрочем, некоторые пояснения он дает прямо в тексте, например: a rooker (a hand, that is), litso (face, that is), shoulders ('pletchoes' we called them).

Персонажи романа говорили о жаргоне следующее:

«– Эк ведь загнул, – покачал головой доктор Бродский, улыбаясь одними губами. – Язык племени мумба-юмба. Вам что-нибудь известно о происхождении этого наречия, а, Браном?

– Да так, – пожал плечами доктор Браном, который уже не строил из себя моего закадычного друга. – Видимо, кое-какие остатки старинного рифмующегося арго. Некоторые слова цыганские… Н-да. Но большинство корней славянской природы. Привнесены посредством пропаганды. Подсознательное внедрение» (пер. В. Бошняка) [2, с. 136].

Сам же Бёрджесс так прокомментировал употребление русских слов: «Когда вы анализируете русские слова, – говорил Бёрджесс, – это звучит странно и придаёт речи персонажей иронический эффект. Это был чисто музыкальный выбор, без какого бы то ни было политического подтекста». Бошняк, однако, склонен предполагать, что такой подтекст есть. Переводчик отмечает, что в других, имеющих явную политическую окраску, романах («Трепет намерения», «Клубничка для медведей») действие происходит на территории СССР, в частности, в Ленинграде. Бёрджессу также довелось побывать в Ленинграде, и ему там не очень понравилось. Вероятно, именно поэтому в тексте «Заводного апельсина» возникают такие названия, как: Парк Победы, магазин «Мелодия» [2, с. 222].

Перевод слов надсата на русский язык представляет серьёзную проблему главным образом потому, что они имеют русскую основу, и читатель распознаёт их без особого труда. Чтобы посмотреть, как В. Бошняк и Е. Синельщиков справились с поставленной прагматической задачей, предлагается провести сравнительный анализ переводов следующего отрывка:

"What's it going to be then, eh?"

There was me, that is Alex, and my three droogs, that is Pete, Georgie, and Dim. Dim being really dim, and we sat in the Korova Milkbar making up our rassoodocks what to do with the evening, a flip dark chill winter bastard though dry. The Korova Milkbar was a milk-plus mesto, and you may, O my brothers, have forgotten what these mestos were like, things changing so skorry these days and everybody very quick to forget, newspapers not being read much neither. Well, what they sold there was milk plus something else. They had no license for selling liquor, but there was no law yet against prodding some of the new veshches which they used to put into the old moloko, so you could peet it with vellocet or synthemesc or drencrom or one or two other veshches which would give you a nice quiet horrorshow fifteen minutes admiring Bog And All His Holy Angels and Saints in your left shoe with lights bursting all over your mozg. Or you could peet milk with knives in it, as we used to say, and this would sharpen you up and make you ready for a bit of dirty twenty-to-one, and that was what we were peeting this evening I'm starting off the story with.

Our pockets were full of deng, so there was no real need from the point of view of crasting any more pretty polly to tolchock some old veck in an alley and viddy him swim in his blood while we counted the takings and divided by four, nor to do the ultra-violent on some shivering starry grey-haired ptitsa in a shop and go smecking off with the till's guts. But, as they say, money isn't everything.

The four of us were dressed in the height of fashion, which in those days was a pair of black very tight tights with the old jelly mould, as we called it, fitting on the crotch underneath the tights, this being to protect and also a sort of a design you could viddy clear enough in a certain light, so that I had one in the shape of a spider, Pete had a rooker (a hand, that is), Georgie had a very fancy one of a flower, and poor old Dim had a very hound-and-horny one of a clown's litso (face, that is). Dim not ever having much of an idea of things and being, beyond all shadow of a doubting thomas, the dimmest of we four. Then we wore waisty jackets without lapels but with these very big built-up shoulders ('pletchoes' we called them) which were a kind of a mockery of having real shoulders like that. Then, my brothers, we had these off-white cravats which looked like whipped-up kartoffel or spud with a sort of a design made on it with a fork.” [7, с. 2-3].

Этот короткий отрывок является очень показательным, поскольку он уже даёт общее представление о литературных приёмах, использованных автором. В первую очередь, здесь следует говорить о приёме транскрипции, к которому Бёрджесс прибегнул, воспроизводя звучание русских слов (peet, litso, ptitsa).

Во-вторых, необходимо обратить внимание на фонетико-морфологические преобразования русских слов. Некоторые существительные (korova, mesto, moloko, mozg, tolchok, ptitsa, litso, kartoffel) заимствованы из русского языка в форме именительного падежа, а глаголы, как, например, peet (пить) – в инфинитиве. При этом многие слова изменяются по правилам английского языка. Например, существительные droogs, rassoodocks, mestos, veshches, pletchoes образуют форму множественного числа путём добавления –s (es).

Согласно правилам английского словообразования к отдельным основам русских слов добавляются суффиксы –er (rooker – рука), -y (viddy – видеть, skorry – скоро) и др. Бёрджесс также использует глагол peet в видо-временной форме Past Continuous, а также герундий crasting. В обоих случаях к инфинитивам добавляется окончание –ing. Налицо и некоторое фонетическое искажение русских слов: deng – вместо deneg (денег), smecking – вместо smekhing (смеясь). Некоторые русские слова Бёрджесс разбивает на два слова, а затем употребляет только вторую часть, например: chelo vek, stari kashka.

Также следует отметить то, что некоторые слова употребляются в значении других частей речи. Так, в словосочетании a nice quiet horrorshow слово horroshow играет роль существительного, в то время как в русском языке хорошо, в зависимости от контекста, может быть наречием или прилагательным.

Рассмотрев грамматические особенности данного отрывка, мы переходим к анализу его лексико-семантических характеристик. Как можно видеть, слова вымышленного сленга соседствуют с разговорными выражениями и сниженной лексикой, как, например: a flip dark chill winter bastard though dry (в переводе Бошняка: подлый такой, холодный и сумрачный зимний вечер, хотя и сухой»), sharpen up (от него шёл tortsh), ready for a bit of dirty twenty-to-one go (хотелось dratsing, хотелось gasitt кого-нибудь по полной программе), off with the till's guts (с содержимым кассы), a very hound-and-horny one (нечто вовсе паскудное), a doubting thomas (он вообще соображал слабо), my brothers (бллин), spud (на сленге «картофелина»). Бёрджесс также приводит названия выдуманных им синтетических наркотиков: vellocet or synthemesc or drencrom (велосет, дринкром, синтемеск).

Повествование в романе ведётся от лица Алекса, и, в целом, оно выдержано в относительно нейтральном стиле (разумеется, если не учитывать использование слов надсата, разговорной и сниженной лексики), что хорошо отражено в переводе В. Бошняка.

Перевод В. Бошняка:

«– Ну, что же теперь, а?»

Компания такая: я, то есть Алекс, и три моих druga, то есть Пит, Джорджик и Тём, причем Тём был и в самом деле парень тёмный, в смысле glupyi, а сидели мы в молочном баре "Korova", шевеля mozgoi насчет того, куда бы убить вечер – подлый такой, холодный и сумрачный зимний вечер, хотя и сухой. Молочный бар "Korova" – это было zavedenije, где давали "молоко-плюс", хотя вы-то, бллин, небось уже и запамятовали, что это были за zavedenija: конечно, нынче ведь все так скоро меняется, забывается прямо на глазах, всем plevatt, даже газет нынче толком никто не читает. В общем, подавали там "молоко-плюс" – то есть молоко плюс кое-какая добавка. Разрешения на торговлю спиртным у них не было, но против того, чтобы подмешивать кое-что из новых shtutshek в доброе старое молоко, закона ещё не было, и можно было pitt его с велосетом, дренкромом, а то и еще кое с чем из shtutshek, от которых идёт тихий baldiozh, и ты минут пятнадцать чувствуешь, что сам Господь Бог со всем его святым воинством сидит у тебя в левом ботинке, а сквозь mozg проскакивают искры и фейерверки. Ещё можно было pitt "молоко с ножами", как это у нас называлось, от него шёл tortsh, и хотелось dratsing, хотелось gasitt кого-нибудь по полной программе, одного всей kodloi, а в тот вечер, с которого я начал свой рассказ, мы как раз это самое и пили.

Карманы у нас ломились от babok, а стало быть, к тому, чтобы сделать в переулке toltshok какому-нибудь старому hanyge, obtriasti его и смотреть, как он плавает в луже крови, пока мы подсчитываем добычу и делим её на четверых, ничто нас, в общем-то, особенно не понуждало, как ничто не понуждало и к тому, чтобы делать krasting в лавке у какой-нибудь трясущейся старой ptitsy, а потом rvatt kogti с содержимым кассы. Однако недаром говорится, что деньги это ещё не всё.

Каждый из нас был prikinut по последней моде, что в те времена означало пару черных штанов в облипку со вшитой в шагу железной чашкой, вроде тех, в которых дети пекут из песка куличи, мы её так песочницей и называли, а пристраивалась она под штаны как для защиты, так и в качестве украшения, которое при определённом освещении довольно ясно вырисовывалось, и вот, стало быть, у меня эта штуковина была в форме паука, у Пита был ruker (рука, значит), Джорджик этакую затейливую раздобыл, в форме tsvetujotshka, а Тём додумался присобачить нечто вовсе паскудное, вроде как бы клоунский morder (лицо, значит), – так ведь с Тёма-то какой спрос, он вообще соображал слабо, как по zhizni, так и вообще, ну, тёмный, в общем, самый тёмный из всех нас. Потом полагались еще короткие куртки без лацканов, зато с огромными накладными плечами (s myshtsoi, как это у нас называлось), в которых мы делались похожими на карикатурных силачей из комикса. К этому, бллин, полагались ещё галстучки, беловатенькие такие, сделанные будто из картофельного пюре с узором, нарисованным вилкой».

Комментируя свой вариант перевода слов надсата, В. Бошняк писал: «…переводчик вынужден прибегнуть к достаточно условному приёму выделяя в русском тексте слова, относящиеся к русскоязычному жаргону персонажей, латиницей, чтобы, во-первых, продемонстрировать их непосредственную перенесённость из текста оригинала, а во-вторых, заставить читателя слегка поломать над ними голову. Латиница нужна ещё и для того, чтобы эти «жаргонные» слова как можно резче отличались от тех же слов, но встречающихся в обычной, не жаргонной речи (в нейтральных описаниях, в речи взрослых персонажей и т.д.) Тем более что лексически полностью отграничить их невозможно, поскольку в основном персонажи в качестве жаргонных используют обычные русские общеупотребимые слова типа «мальчик», «лицо», «чай» и т.д. Это совершенно естественно, так как англоязычным подросткам нет смысла выбирать из всего русского языка какие-либо особые словечки – на жаргон годится любое иностранное слово, и в первую очередь как раз простое и наиболее употребимое» [2, с. 222-223].

Данный перевод полностью отвечает всем требованиям эквивалентности и адекватности. Стиль оригинала выдержан очень точно, чего, впрочем, нельзя сказать о переводе Синельщикова (об этом речь пойдёт ниже). Однако, несмотря на то, что переводчик старался выделить слова надсата и для этого записал их латиницей, они, к сожалению, теряются среди других жаргонных слов. Это привело к тому, что надсат в переводе Бошняка воспринимается как странный, ни на что не похожий, сленг только лишь зрительно. При этом читатель задерживает своё внимание на этих словах совсем недолго, поскольку все они хорошо ему знакомы. А то, что среди слов надсата встречаются и обычные жаргонные слова (prikinut, rvatt kogti, hanyga, obtriasti, babki, kodla, plevatt) ещё больше сбивает с толку.

Особенно чётко это видно, когда Алекс беседует с другими персонажами, которые не знают надсата, но также говорят на сленге. И Алекс, продолжая употреблять слова надсата, тем не менее, перенимает их стиль:

«Я вынул deng заплатить, и тут одна из kisk сказала:

– И кто это к нам пришел? И чем это он обарахлился? – У мелких kisk была своя манера govoriting. – Кто у тебя в прихвате, папик? "Хевен Севентин"? Люк Стерн? "Гоголь-Моголь"? – И обе захихикали, вихляя popami.

Тут вдруг мне пришла идея, я прямо что чуть в осадок не выпал от пронзительного предвкушения, да, бллин, я аж дохнуть не мог секунд десять. Пришёл в себя, ощерил свои недавно чищенные zubbja и говорю:

– Что, сестрички, оттягиваетесь пилить диск на скрипучей телеге? – А я уже заметил, что пластинки, которые они накупили, сплошь был всяческий nadtsatyi kal. – Наверняка же у вас какие-нибудь портативные fuflovyje крутилки. – В ответ на это они только горестно выпятили нижние губки. –

Дядя щас добрый, – сказал я, –дядя даст вам их послушать putiom. Услышите ангельские трубы и дьявольские тромбоны. Вас приглашают. – Я вроде как поклонился» [2, с. 53-54].

Сравним с оригиналом:

«I fumbled out the deng to pay and one of the little ptitsas said:

"Who you getten, bratty? What biggy, what only?" These young devotchkas had their own like way of govoreeting. "The Heaven Seventeen? Luke Sterne? Goggly Gogol?" And both giggled, rocking and hippy. Then an idea hit me and made me near fall over with the anguish and ecstasy of it, O my brothers, so I could not breathe for near ten seconds. I recovered and made with my new-clean zoobies and said: "What you got back home, little sisters, to play your fuzzy warbles on?" Because I could viddy the discs they were buying were these teeny pop veshches. "I bet you got little save tiny portable like picnic spinners." And they sort of pushed their lower lips out at that. "Come with uncle," I said, "and hear all proper. Hear angel trumpets and devil trombones. You are invited." And I like bowed. [7, с. 36].

Делая вывод из вышесказанного, следует отметить, что запись русских слов латиницей, заимствование переводчиком некоторых слов надсата из оригинала, а также, использование жаргонной лексики, записанной латиницей, в качестве приёма компенсации может считаться адекватным вариантом перевода слов надсата. Однако это не помогает воссоздать текстовую ситуацию оригинала.

Теперь рассмотрим второй вариант перевода первого отрывка:

Перевод Е. Синельщикова:

«Скучна-а-а! Хочется выть. Чего бы такого сделать?»

Это — я, Алекс, а вон те три ублюдка — мои фрэнды*: Пит, Джорджи (он же Джоша) и Кир (Кирилла-дебила).

Мы сидим в молочном баре "Коровяка", дринкинг, и токинг, и тин-кинг, что бы такое отмочить, чтобы этот прекрасный морозный вечер не пропал даром. "Коровяка" — место обычной нашей тусовки — плейс как плейс, не хуже и не лучше любого другого. Как и везде, здесь серв обалденное синтетическое молоко, насыщенное незаметным белым порошком, который менты и разные там умники из контрольно-инспекционных комиссий никогда не распознают как дурик, если только сами не попробуют. Но они предпочитают вискарь-водяру под одеялом...

Фирменный коровий напиток поистине хорош. После каждой дозы минут пятнадцать видишь небо в алмазах, на котором трахается Бог со своими ангелами, а святые дерутся, решая, кто из них сегодня будет девой Марией...

Я и мои фрэнды как раз заканчиваем по четвертой поршн. Покеты у нас полны мани, так что отпадает наш обычный эмьюзмент трахнуть по хэду или подрезать какого-нибудь папика и уотч, как он будет свимать в луже собственной блад и юрин, пока мы чистим его карманы. Не надо также пэй визит какой-нибудь старухе еврейке в ее шопе и сажать ее верхом на кассу, выгребая у нее на глазах дневную выручку.

Но! Как говорится, мани не главное. Хочется чего-нибудь для души.

Весь мой кодляк дресст по последней фэшн — в черных, облегающих, как вторая кожа, багги-уош. Приталенные куртецы без сливзов, но с огромными накладными шоулдерами почти вдвое увеличивают размах наших далеко не хилых плеч. А маховики у нас что надо, особенно у Кира — так природа компенсировала недостаток ума у этого сучьего потроха. У всех на ногах тяжелые армейские кованые бутсы — незаменимая вещь в файтинге» [3, с. 1-2].

Здесь можно увидеть, что в своём переводе Е. Синельщиков заменил русские слова жаргонными американизмами (фрэнды, плейс, покеты, мани, файтинг, блад, сливзы, пэй визит, серв т.д.), но недостатком такого варианта перевода является то, что английские слова слишком хорошо знакомы многим русскоязычным читателям и активно используются в русском сленге. Кроме того, активное использование сниженной и грубой лексики (дурик, вискарь-водяра, кодляк, сучий потрох, кодляк, папик, ублюдок) привело к тому, что смысл текста исказился. Переводчик также позволил себе внести некоторые добавления, например: «…синтетическое молоко, насыщенное незаметным белым порошком, который менты и разные там умники из контрольно-инспекционных комиссий никогда не распознают как дурик, если только сами не попробуют. Но они предпочитают вискарь-водяру под одеялом...»; «…на котором трахается Бог со своими ангелами, а святые дерутся, решая, кто из них сегодня будет девой Марией..».

Также стоит отметить, что помимо появления в переводе новых оттенков смысла, речь главного героя, за счёт использования грубой лексики, перестала напоминать речь подростка и стала походить на речь взрослого мужчины.

Итак, рассмотрев два варианта перевода слов надсата с записью русских слов латиницей и использованием жаргонных американизмов, мы хотели бы поговорить о возможности создания собственного надсата.

В. Бошняк писал, что в его переводе исключалась «любая возможность «зеркальной» замены русскоязычного «жаргона» словами, заимствованными, например, из английского (или какого-либо другого) языка» [2, с. 222-223].

Это кажется нам не вполне правомочным. Прежде всего, потому, что надсат задумывался как совершенно новый сленг, на который не оказывает влияние мода. Именно поэтому заимствования из другого языка для создания нового сленга являются вполне допустимыми. Кроме того, узнавание транслитерированных и изменённых слов в русском переводе хоть и требует определённых усилий, но в целом даётся русскоязычному читателю довольно легко. И трудности, с которыми сталкивается читатель перевода, совершенно не сопоставимы с трудностями читателя оригинала. На наш взгляд, основная прагматическая задача перевода такого текста состоит в том, чтобы воссоздать для читателя перевода те условия, в которые поставили читателя оригинала.

Как мы знаем, Бёрджесс взял за основу надсата слова русского языка, то есть языка восточной подгруппы славянской группы языков (согласно классификации А.А. Реформатского) [5, с. 414-417]. Мы же предлагаем создать в русском переводе романа сленг на основе немецкого языка, относящегося к западногерманской подгруппе германской группы (тем более что английский язык также принадлежит к данной подгруппе). Ниже, в качестве примера, мы приводим собственный перевод небольшого отрывка:

« – Блин, что бы такое поделать-таа?»

Все мы, то есть я, Алекс, и три моих фройнда – Пит, Джорджик и наш Тём-тягодум сидели в баре «Кумильх», ломая копфы над тем, куда бы нам податься сегодня вечером, этаким отвязным, хоть и сухим, холодным зимним вечерком. Бар «Кумильх» – это было такое плацхен, где можно было поживиться молоком с наворотами, но вы-то, чёрт возьми, уж и насмерть забыли, что это были за плацхены. Чего там, всё так лихо меняется, шнель – одно слово, да все и не очень-то бошки себе забивают – газеты по боку. Так вот, подавали там молоко с кое-чем ещё. На спиртное у них разрешения не было, а вот добавлять всякие штюкены в старое доброе молоко не запрещалось. И можно было его тринкать с велосетом, синтемеском и дренкромом, или с такими штюкенами, от которых ты тихо отштекивался минут на пятнадцать, чувствуя, что сам господь бог со всеми святыми у тебя в левом ботинке, а в твоём копфе вспыхивают и пробегают искры. Ещё можно было тринкать молоко с ножами, от которого тебя изрядно встряхивало, и так и подмывало хорошенько кому-нибудь наподдать. И в тот вечер, с которого я начинаю свой рассказ, мы именно это и тринкали».

Благодаря этому приёму, читатель перевода, так же, как и читатель оригинала, будет вынужден догадываться о смысле слов по контексту. Или же попробует отыскать их в словаре, как, вероятно, поступали и некоторые читатели оригинала.

Таким образом, проведя сопоставительный анализ переводов, выполненных В. Бошняком и Е. Синельщиковым, можно сделать вывод о том, что перевод В. Бошняка является адекватным, в то время как перевод Е. Синельщикова явно не отвечает требованиям исчерпывающей передачи коммуникативного эффекта исходного текста. Рассмотрев достоинства и недостатки обоих вариантов перевода сленга, мы предложили свой вариант перевода слов надсата, который может быть раскритикован противниками «зеркальной» замены русскоязычного жаргона. Для создания надсата мы использовали слова немецкого языка. Некоторые слова были заимствованы полностью и записаны кириллицей. Отдельные формы были несколько искажёны и изменены в соответствии с парадигмой русского языка. На наш взгляд, создание нового сленга при переводе данного текста совершенно необходимо, поскольку именно это может поспособствовать решению главной прагматической задачи.

Литература:

1. Алпатов В.М. «История лингвистических учений». Учебное пособие для вузов. – 4-е изд. испр. и доп. – М.: Языки славянской культуры, 2005. – 368 c.

2. Бёрджесс Э. «Заводной апельсин» / Пер. В. Бошняка. – М.: АСТ: Астрель, 2011 – 222 с.

3. Бёрджесс Э. «Заводной апельсин» / Пер. Е. Синельщикова – журнал "Юность" No 3,4 – 1991

4. Комиссаров В. Н. «Современное переводоведение». Учебное пособие. – М.: ЭТС. – 2002. – 424 с.

5. Реформатский А. А. «Введение в языковедение»/ под ред. В. А. Виноградова. – М.: Аспект Пресс, 2000. – 536 с.

6. Эко У. «Сказать почти то же самое. Опыты о переводе» / Перев. с итал. А. Н. Коваля. – СПб.: «Симпозиум», 2006 – 574 с.

7. Burgess A. «A Clockwork Orange», UK, Penguin Books Ltd, 2001 – 176 p.

8. Quintilianus, Marcus Fabius «De l’institution de l’orateur». Paris: Barbou, 1803