Метафизическая сущность «авось», «небось» и «как-нибудь» как средство выражения ментальности русского народа (на материале сказки С. Кржижановского «Когда рак свистнет»)

Согласимся с утверждением, что метафизика, то есть осмысление неизменных оснований бытия, его законов и принципов, которые являются первичными и духовно-мыслимыми формами, не просто отвечает на многие вопросы человека и решает проблемы, но и преломляет их через духовные основания бытия каждой национальной культуры посредством осмысления образов и символов, обусловленных национально-культурными традициями [15, с. 49-63].

В исследованиях философов и культурологов о психологических особенностях русского архетипа неоднократно подчёркивалось такое свойство феноменологии русской души, как фатализм, то есть, способность русского человека выражать пассивно-созерцательное отношение к миру. В своём сочинении «Судьба России» Н.А. Бердяев так определяет особенности русского национального характера и русской души: «В типически русской душе есть много простоты, прямоты и бесхитренности. ‹…› Это душа – легко опускающаяся и грешащая, кающаяся и до болезненности сознающая своё ничтожество перед лицом Божьим. ‹…› Ждёт русский человек, что сам Бог организует его душу и устроит его жизнь. В самых высших своих проявлениях русская душа – странническая, ищущая града не здешнего и ждущая его сошествия с неба» [3, с. 175].

Надежда на случайное, на лучшее будущее, упование на удачу и вера в сказочные сюрпризы (когда все проблемы разрешатся как бы сами собой), беспечность и неуверенность в себе, непрактичность и бесхозяйственность – становятся для русского человека не только определяющими в его поведении, но и одной из «ключевых идей», или сквозных мотивов, русской языковой картины мира. Можно попытаться найти объяснение данному феномену. С одной стороны, на опыте многих поколений своих предков русский человек убедился в том, что многое предопределено в его жизни, многое может произойти независимо от его воли и желания, что бы он ни предпринимал. С другой стороны, как полагает В.Н. Брюшинкин, вследствие того, что в русской жизни «почти нет стандартных, рутинных путей из одной точки в другую и каждый раз приходится натыкаться на необработанное бытие», практически любой процесс становится опасным и творческим [5, с. 31]. Следовательно, вера в независимое от нас сверхрациональное бытие, которое больше и умнее человека и существует как сверхрациональный космический процесс со своими собственными законами, в совокупности недоступными человеческому рассудку, а также доверие к иррациональному бытию, которое также воспринимается как благоприятное для человека, подхваченного потоком жизни и несущегося к желанной цели, сказывается и в фатализме русского человека, и в непредсказуемости его поступков, и в устремлённости к беззаботности, и в вере в чудо и счастливую неожиданность.

Совокупность единиц, выражающих данный внеязыковой феномен, представлена такими лексемами, как «а вдруг»; «на всякий случай»; «если что»; «авось»; «как-нибудь», «небось» [8, с. 11]. Частотность употребления этих слов в современном русском языке подтверждает правомерность русской поговорки: «Русак на трёх сваях крепок: авось, небось да как-нибудь».

Лингвокультуремы (В.В. Воробьёв) «авось», «небось» и «как-нибудь» можно отнести к группе так называемых дискурсных слов («мелких слов», по выражению Л.В. Щербы) – разного рода модальных слов и частиц, трудно переводимых на другие языки, которые, утратив внутреннюю форму, содержат национально-культурный компонент и постоянно воспроизводятся в системе поведенческой коммуникации. Выступая в качестве часто употребляемых единиц ценностной сферы языкового менталитета, они приобретают значимость культурных концептов, тех «сгустков культуры» (Ю.С. Степанов), которые в сознании человека выступают в качестве основных единиц ценностной сферы языкового менталитета.

«Авось», рождённое, по свидетельству этимологических словарей, из союза «а» и указательной частицы «осе» («вот»), у русских устойчиво ассоциируется с неожиданным везением, незаслуженно привалившей удачей, счастливым случаем [16, с. 59; 18, с. 25;]. В.И. Даль даёт следующее толкование этому слову: «Авось (нареч.) – может быть, станется, сбудется, с выражением желания или надежды. Авоська м. – будущий желанный случай, счастье, удача, отвага; кто делает всё на авось [7, с.11].

Как указывает В.М. Мокиенко, выражение «полагаться на авось», ставшее чертой русского национального характера, первоначально означало «полагаться на весьма ненадёжного, несуществующего в серьёзной мифологии бога Авося», а в русском фольклоре, особенно в пословицах, семантически выкристаллизовывалось в ироническую характеристику небрежно исполняемых обязанностей [13, с. 16]. По другой версии, слово «авось» фонетически близко к названию в восточнославянской мифологии ритуального персонажа Авсень, связанного с Новым годом, с переломным моментом, границей между годом прошедшим и годом наступающим. Возможно также, что Авсенем в древности называли некое сезонное божество, олицетворявшее переход от старого к новому году [19, с. 7]. Возможно, что Авось в народно-мифологическом сознании, как и Авсень – податель всяческих благ, олицетворяет некий передел, переход к неожиданному, новому, прибыток, щедрый дар.

В исследованиях учёных-лингвистов определяется несколько значений слова «авось»: 1) надежда на благоприятный для говорящего исход дела; 2) оправдание беспечности, когда речь идёт о надежде избежать какого-то крайне нежелательного последствия; 3) непредсказуемость будущего: «всего всё равно не предусмотришь, поэтому бесполезно пытаться застраховаться от возможных неприятностей, надо просто надеяться на благоприятный исход» [8, с. 439-411]. Следовательно, для русской ментальности образ фразеологизма на авось выступает в роли стереотипного отношения к чему-либо, основанного на непредсказуемой воле судьбы и подкреплённого лишь надеждой, верой в удачу, на волю Божью в решении своих проблем. Размышляя на эту тему, В.И. Даль в рассказе «Три супостата» писал: «Не знаю, правду ли, а говорят, будто нашего брата подчас одолевают три супостата: авось, небось да как-нибудь ‹…›. Поклёп это, как я полагаю, на русского человека – мало ли что врут. Однако с чего-нибудь да берутся такие речи» [4, с. 392].

Ответ на вопрос об особенностях русского национального характера необходимо искать в области метафизики культурологического духовного развития, нашедшего отражение в народном творчестве (сказках, песнях, пословицах, поговорках, фразеологических сочетаниях), где сформированы не только основы национального языкового сознания, стереотипы национального мышления и поведения человека, но и выражены мировоззрение, обычаи, традиции, верования и уклад жизни народа. Русская паремиологическая традиция создала немало пословиц и поговорок с лексемой «авось», что также позволяет утверждать укоренённость и многоаспектность данного концепта в русской языковой картине мира. Количество поговорок с культуремой «авось», по данным словарей, насчитывается около сорока единиц [6, с. 78; 9, с. 107, 400], их можно распределить по пяти тематическим группам: 1) русский человек полностью полагается на авось, проявляя свою беспечность (Авось пронесёт; Авось кривая вывезет; Русский человек авось любит; Держись за авось, пока не сорвалось; Русак на авось и взрос; Авось – вся надежда наша; Авось – великое слово и др.); 2) для русского человека авось является олицетворением высшей божественной силы (Авось Бог поможет; Русский Бог – авось, небось да как-нибудь; Авось не Бог, а полбога есть и др.); 3) русский человек не всегда надеется на авось: (Авосю верь не вовсе; От авося добра не жди; Авось – дурак: с головой выдаст; Авось да небось – хоть вовсе брось; На авось полагаться – без головы остаться; Авось да как-нибудь до добра не доведут и др.); 4) русский человек иронически относится к авось: (Полагаться на авось – блуждать и вкривь и вкось; С авоськи ни письма, ни записи; Авось живы будем, авось помрём; Вывезет и авоська – да не знать куда; Живи, ни о чём не тужи, всё проживёшь авось не наживёшь; Авось да небось никого не кормят и др.); 5) родственная взаимосвязь между авось, небось и как-нибудь: (Авось да небось да как-нибудь; Русский человек на трёх сваях стоит: авось, небось да как-нибудь; Авось небосю родной брат; Авось, небось да как-нибудь – родные братья; Авоська небоське набитый брат; Три супостата одолевают нашего брата: авось, небось и как-нибудь и др).

Как видим, в этих поговорках и пословицах обнаруживается целый ряд коннотативных смыслов. Во-первых, это выражение «русской идеи» в определённом коде поведения русского человека, во-вторых, «авось», небось» и «как-нибудь» – это персонифицированные образы, которые выступают в роли неких бессмертных духовных существ, являясь одновременно, с одной стороны, воплощением некой судьбоносной силы, божественной сущности, веры и надежды, а с другой – олицетворением беспечности, пренебрежительности и безответственности.

Поскольку язык живёт в нас, то он хранит в нас нечто, что можно было бы назвать «интеллектуально- духовными генами, которые переходят из поколения в поколение» [10, с. 137]. Логика понятий, заложенная в словах «авось», «небось» и «как-нибудь», расцветает красотою образов и образной ёмкостью символов в сказке-новелле С. Кржижановского «Когда рак свистнет» (1927). Новелла С. Кржижановского – это попытка смоделировать фрагмент русского ментального пространства в той мере, в какой он представлен в языке, и в той степени, в какой он определён философской рефлексией. Персонифицированные архетипы русского национального сознания «авось», «небось» и «как-нибудь» выступают в качестве метафизического, религиозного и культурного знаков и выражают трансцендентальные представления о сущности бытия, о «русской идее» и феноменологии русской души, являясь средствами выражения ментальности русского народа.

Исходя из понимание того, что язык связан с бытием и культурой народа, автор иллюстрирует метафизическую сущность исчезнувших реалий «авось», «небось» и «как-нибудь» и, раскрывая сущность того, чего уже нет, тем самым восстаёт против умерщвляющей живую душу языка штампа и «автоматизации» слова. В этой связи нельзя не вспомнить рассуждения немецкого философа XX века М. Хайдеггера о том, что «язык – это дом бытия» и «сущность человека покоится в языке»; не люди говорят языком, а язык говорит людям и людьми. Понять язык, значит «разбить, разметить, разомкнуть» рисунок языка. «Дать слово языку как языку» – значит «нащупать» в переплетении языка ту свободную взаимосвязь мыслей, смыслов и отношений, которые дают нам «услышать нечто малое от собственно языка», иначе «смерть языка оборвёт последнюю нить, соединяющую человека с бытием» [17, с. 360-361]. С точки зрения М. Хайдеггера, существо языка в целом можно назвать «сказом»: «с-казать – значит по-казать, об-явить, дать видеть, слышать». [17, с. 367].

Используя жанр сказки и опыт языка как сказа, который по-казывает и вы-являет понятийную сущность употребляемых в речи непереводимых исконно русских слов «авось», «небось» и «как-нибудь», С. Кржижановский раскрывает через со-бытие их первозданную обусловленность и сущностные признаки русского национального характера, чтобы вся не вещественная, не метафизическая, не поэтическая, а чисто мифическая сущность этих слов объединилась в единое целое. И если миф – это слово (по А.Ф. Лосеву), то значит он должен выразить, высказать, выявить его вещественность и телесность. В составе произведения целенаправленно объединены и подчинены авторскому замыслу все его уровни: идейно-тематический, композиционный и собственно речевой.

Эмоционально-оценочные коннотации (созначения) мировоззренческого для русского народа слов «авось», «небось» и «как-нибудь» устанавливаются из паремиологического ряда, который создаётся двумя способами: во-первых, дублированием, повторением уже известных в русской паремиологии пословиц и поговорок с этими словами и, во-вторых, созданием новых авторских образований, передающих материальную сущность невидимых идеальных конструктов: «авось», «небось» и «как-нибудь». Персонифицированные «авоси», «небоси» и «какнибуди» активно участвуют в сюжете сказки, принимая лики видимого, реалистического мира, и отождествляются с некой субстанцией трёх народов, враждующих между собой: «Между двух стран озеро без имени, над зыбями ивы, под зыбями рыбы без голосу; над зыбями звёзды без времени, вокруг озера ивы колос-к-колосу ‹…›. Направо идти – придёшь к авосям; налево – к небосям» [11, с. 289]. Авоси живут «на авось» – авось, всё само собой обойдётся, станется, сбудется: «стоят авосевы города не горожены, авоськины дети не рожены, авоси живут беды не ждут» (289). Какнибуди живут в Какнибундии, живут как-нибудь, без старания и усердия, как-ни-попало, как-никак, кое-как – «ни в два – ни в полтора, никто во двор, все со двора»; живут «тяп-ляп – выше корапь, и сели б на корабль, да ни ветру, ни тех, чтоб гребли; сидят у моря – ждут погоды» (290). Небоси – воинственный народ, живут без боязни, на то они и небоси, потому что не боятся: небось – «не бойсь». У небосей «искони – кони не рассёдланы, искони они, небоси, без опаси» (289).

Фантасмагорический мир сказки, с одной стороны, поражает фантазией автора, с другой – это изображение реальной жизни со всеми её бытовыми сторонами трёх народов, названия которых получают семантическую обусловленность в контексте произведения: авось (а во се) – а вот сейчас, может быть; небось – не бойся, всё получится; как-нибудь – как будет, как получится. Выявляя забытую внутреннюю форму дискурсивных слов в культурном пространстве народной жизни, автор углубляет их семантическую перспективу через призму национально-прецедентных феноменов [14, с. 298-300]: война, святой, ворон, рак, – которые воссоздают образ мира человека на когнитивном уровне и формируют менталитет русской языковой личности.

Война между народами нарушает безмятежный покой их повседневной жизни и приводит к духовной разъединённости народов, когда распадается система внутренних ценностей и рождаются злоба, ненависть, жестокость со слёзами и отчаянием. Небоси, «искони без опаси», войной на авосей пошли, «придут – и пустят всё с дымами, угонят коров без имени, возьмут в полони, кто не рожён; долго потом озеро без имени кроваво стоит». Затем какнибуди вместе с небосями пошли войной на авосей: «взяли авосевы города негорожены, побили авось-деток нероженых». Не боятся небоси бога: у авоськиных деток нероженых головы можжены»; «малые авосята нероженые плачут, а пуще авосевы жёны и старые авосихи». Пришли какнибуди: «в железо кованы груди, царство небесное валится», «стонет небось: хоть брось», «и пошли тут: авось на небося, небось на авося, а какнибудь – и на этих и на тех» (292). Образ войны окрашен кровавой цветописью, наполнен диссонансными звуковыми повторами: «и за заревами, за рёвом рёв, за кровью кровь», «на костях и мясе кровавое варево: мечами замешано, слезами засолено, бьёт в него алым паром, пузырится-пучится из земли могилами»; «хлещет кровь как из вымени»; «кровавым крапом травы окропило»; «легли небоси кровавым покосом»; «плывёт кровь из ран в землю, земными жилами в озеро и реку, а там, речным плывом к морским приливам, с волны на волну, красным крапом к морскому дну».

Безумие и ужас войны, боль и страх, являясь всенародным потрясением, заставляет авосек, небосек и какнибудей задуматься о Боге.

Столкновение языческого и христианского создаёт «диалектику человека» и ту двойственность, которая характерна для русского национального характера. Идеал языческого сознания – выражение личного через общественное. Идеал христианского сознания – выражение общественного через личное – воплощён в образе святого Канеава. Был среди небосей именем Канеав, отца-мать которого извели авоси, а сестру увели блудные какнибуди, но «у бедра Канеав не носил меча, а в сердце Канеав не носил зла», взял он в руки посох странника, «пошёл от небосей к авосям, от авосей к какнибудям» и стал учить: «Живите, небоси, по-христосьи. И какнибуди – люди. Авоська небоське набитый брат, ‹…› послушайте меня, Канеава, не живити кроваво, а живите братней семьёй: авось, небось да какой-нибудь третёй» (295). Образ святого Канеава символизирует ту нравственную силу, которая способна донести истину, привести к духовной целостности, объединяющей мир, и остановить кровопролитие и убийство, приводящие к разъединённости и распаду системы нравственных ценностей. Святой небоська, подобно юродивым на Руси, совершает свой высокий духовный подвиг, обличая народы в жестокости и призывая их не враждовать между собой, он проповедует основы христианской веры: «Братом друг другу будь, кто ты ни будь, хоть бы и какнибудь;.. одно мне нужно, чтобы жили вы друг с дружкой по-дружьи,.. чтобы пришла на кровь схлынь, а на зло сгинь. Аминь» (294). Выступая посредником между враждующими народами, Канеав балансирует на грани комического и трагического и, подобно юродивым, выступает как гротескный персонаж. Юродивый, как и святой, обладает собственной связью с Богом, поэтому он берёт на себя ответственность обличать неправду мира [12, с. 163]. Христианство, которое проповедует Канеав, привносит ориентацию на личную добродетель и выдаёт её за общечеловеческую. Идеал христианского сознания создаётся духовностью, или, по словам Н.А. Бердяева, «синтезирующим творческим актом», так как «цель человека не спасение, а творческое восхождение, но для творческого восхождения нужно спасение от зла и греха» [2, с. 97].

Устремлённость Канеава к высоким формам бытия рождает этическую ценность – идею совести. Совесть через идею Бога единит всех людей. Такое единение и порождает чувство соборности, на которой крепится и мораль личная, и мораль социальная. Святой Канеав, как учитель совести, сознаёт необходимость соборности – не случайно его имя оставлено из соединения начальных слогов названий враждующих между собой народов и символизирует их единение: КАНЕАВ (КАкнибуди, НЕбоси, АВоси). Святость Канеава является той высокой духовной силой, которая единит людей и создаёт соборность.

За свою веру Канеав был изгнан авосями и небосями, а когда пришёл в «какнибудиев стан» и стал там проповедовать, те, посмеявшись над ним, посадили святого небоську на доску и бросили его в море. Приплыл Канеав на «нелюдимый остров Курию-Мурию» и написал там невеликую хартию, которая называлась «Когда же наконец свистнет рак». Опомнились какнибуди и решили вернуть Канеава, чтобы тот своей проповедью помог спасти их «от неправой напасти». Но небоси и авоси «озлились», что святой встал на защиту какнибудей, «прибили бревно к бревну» и, «раскрестив Канеава, пядь и пядь, кисть и кисть – вверх, вниз, влево и вправо – гвоздями к бревну, бросили его труп в ночи». Тело Канеавово клюнул ворон и омыл свой закровавленный клюв в море. Ворон, считающийся в славянской мифологии нечистой птицей (вороны обычно слетаются на мертвечину и расклёвывают мясо мёртвых), ассоциируется в русском языковом сознании с кровопролитием, насилием и войной [19, с. 191].

Народ верит, что конец «неправды» (войны/вражды) наступит тогда, «когда рак свистнет»: «Плачут малые авосята нерожёные, ещё пуще авосевы жёны, и того пуще старые авосихи: – Когда небосевой неправде конец? Отвечают Авоси: – Когда рак свистнет. И ещё: – Когда рыба запоёт» (289). Поговорка «когда как свистнет» занимает важное место в языковой картине мира русского народа и означает полную невозможность какого-либо события. Действия этого персонажа как прецедентного феномена в русских народных сказках указывают на его ум, хитрость и находчивость [1, с. 335]. Свист рака понимается как некое чудо, некая таинственная сила, которая служит обоснованием того, что у множества возможных линий развития событий в какой-то момент выбирается одна – так решается судьба. Следовательно, конец войны/вражды между авосями, небосями и какнибудями зависит от некой судьбоносной преобразующей силы, которая в решающий момент может всё изменить, исправить, надо только ждать, когда свыше придёт указание: «пора!». И такой судьбоносный момент наступает. Когда в «море синее занесло первую кровь», обитавший на дне реки рак повёл длинным усом: «Не пора ли мне, мне Актиньюшка?», но та в ответ: «Крови мало, моря много. Уйдём». Во второй раз, когда «за белыми пенами алые пены пошли», рак спросонья спрашивает: «Не пора ль..», но опять слышит от Актиньи: «Спи-спи, старый; тени мало, тины много: глубже в тину…спи». И лишь в третий раз, когда кровь святого Канеава оказалась той последней каплей, которая дошла до глубин обитания рака-отшельника, тот был разбужен Актинией: «Бу′ди-бу′ди, старый, иди-иди, свистни», – «выполз на берег, клешнями в песок, огляделся, сел и, подумав «пусть», поднял свой правый ус и ... засвистел» (296). Свист рака ознаменовал то критическое время, когда, наконец, наступает пора свершения судьбоносного события (и невозможное возможно).

Для русскоязычной ментальности феноменологическое значение имеет не количественная, а качественная спецификация времени, выражаемая в русском языковом сознании словом «пора», которое отражает метафизическое и архетипическое представление русского человека о времени активном, циклическом, космологическом и играет важную роль в пространственно-временной картине происходящих событий [21, с. 192-193].

Как видим, не проповедь святого Канеава побуждает авосей, небосей и какнибудей прекратить войну/вражду между собой, а наступление того активного, действенного момента, который вызван последней каплей его крови – смертью (неслучайно его хартия называлась «Когда же наконец свистнет рак»): «Понесли ветры рачий свист из страны в страну. Просыпались авоси, какнибуди и небоси и говорили: ну-ну или: что за дивный свист? А от свиста на деревьях стал зеленее лист, воздух благоуханен и чист, золотистее золота заря, и мечи вдруг стали мягки, как актиниевы стрекала (не рубят – щекочут), и вражды на земле как не бывало, всякому вольно жить всяко, кто как хочет. ‹…› Никто – ни авось, ни небось, ни какнибудь – не толкает рыбака под бока и в грудь; сидит рыбак, ноги свеся, глядит в зоревую полосу и слышит: рыбы без голосу. Подняв из зыбей прозрачные рты, выводят тонко, как на клиросе: «Блажен еже милует и скоты». ‹…› И с той поры никто не скажет: небоси, или авоси, или какнибуди, – а говорит просто: люди» (297).

Автор выделяет рефрен – выразительную строку, своего рода разрешающий аккорд, обозначающий момент духовного единения и целостности народа: «Блажен, еже милует и скоты», то есть, достигнут блаженства, благополучия, благоденствия даже и скоты – нелюди, если будут милостивы, если будут щадить и прощать друг друга, жить в мире и не враждовать между собой. Тем самым, не только гармония, объединяющая мир, делает человека сопричастным к этой духовной целостности, но и само стремление к чему-либо высшему, совершенному также требует ответственности и за себя и за всё вокруг.

Оптимистический финал сказки – это изображение нового бытия, которое наполняется светоносной красотой и взывает к добру, любви и справедливости. Поэтому мессианство Канеава как стремление понять смысл всякого сущего (небось – небо – ось) оправдывается его причастностью к вечному и желанием познать истину духовным исканием, которое приводит к единению авось, небось и как-нибудь, ибо есть вера в возможность и необходимость потенциальной гармонии бытия, в бесконечные самоорганизационные «добрые» начала всего сущего. Отсюда, из оправдания бытия через веру в его организационный потенциал, доминирует оптимизм и полагание возможным реального воплощения мыслимых идеалов: 1) «авось» – «а во се» – «а вот сейчас» – всё само образуется и сладится, жизнь всё сама расставит на свои места; 2) «как-нибудь» – «как-никак будь, будь несмотря ни на что» – человек, как составная часть мира, должен быть ответственным за его духовную целостность; 3) «небось» – «не бойся» – «небо – ось» – познавай не только самого себя, но и опыт прошлого, духовные традиции, стремись к совершенному, нравственно-высокому, внедряя гармонию в жизнь.

Таким образом, рассматривая экспликацию дискурсных слов «авось», «небось» и «как-нибудь» в художественном пространстве текста сказки, мы неизбежно приходим к выводу, что их содержательная форма развивается до метафизической категориальной сущности. Человеческое сознание перерождается. Таковы результаты рефлексии писателя, истолковывающего своеобразие русской ментальности и феноменологию русской души. Как видим, исконные русские слова «авось», «небось» и «как-нибудь», семантически обыгранные в контексте сказки С. Кржижановского, из словесных знаков, утративших внутреннюю форму, вырастают до художественных образов и символов, метафизический смысл которых имеет концептуальное значение для русского национального самосознания и свидетельствует, согласно К. Юнгу, о коллективном бессознательном, связывающем нас с нашими предками [20]. В результате рас-сказа, по-каза со-бытия выносятся сущностные признаки слова из «собственности» языка к «яви». Анализ априорных, имманентных персонифицированных сущностей «авосей», «небосей» и «какнибудей» раскрывает представление об их внутренней жизни, системе ценностей, картине мира, в котором они живут. Их метафизическая сущность выявляет не только прецедентные феномены: война, ворон, святой, последняя капля, рак, свист рака, но фундаментальные духовно-нравственные понятия, из которых складываются различные сферы реальности прошлого, настоящего и будущего, а также обосновываются начала (основы) и принципы бытия, приобретающие символическое значение в метафизическом и культурологическом измерении феноменологии русскоязычной картины мира: война/вражда, святость/греховность, время/пора, единение/соборность, судьба/ответстенность.

Сказка, выстроенная на пословично-поговорочном ряде с фразеолексами «авось», «небось» и «как-нибудь», выявляет сущность языковых выражений, прочно укрепившихся в сознании русского человека, и даёт ответ на вечные «русские» вопросы: Каков же мир? Кто ответствен за него? Кто виноват в его неустроенности? Что делать? Каким быть? В русском сознании незыблема вера в то, что в череде событий возможен судьбоносный, решающий момент (пора – критическое время – последняя капля), который переворачивает сознание. Но верно также и то, что за всё происходящее человек ответствен не в одиночку, а в со-деятельности и в со-бытии с другими. Для этого ему необходимо быть совершенным и активным. И, может быть, лишь тогда всё невозможное возможно: и рак свистнет, и рыба запоёт, и авось, небось и как-нибудь решат исход дела.

Литература:

1. Баландинский Б.Б. Языческие шифры русских мифов. Боги, звери, птицы. – М.: Амрита-Русь, 2008.

2. Бердяев Н.А. Смысл творчества. – М.: ООО «Издательство АСТ», 2004.

3. Бердяев Н.А. Судьба России: Книга статей. – М.: Эксмо, 2007.

4. Большой фразеологический словарь русского языка. Значение. Употребление Культурологический комментарий / Отв. ред. В.Н. Телия. – М.: АСТ-ПРЕСС КНИГА, 2006.

5. Брюшинкин В.Н. Феноменология русской души // Вопросы философии. – 2005. – № 1.

6. Даль В.И. Пословицы и поговорки русского народа. – М.: Изд-во ЭКСМО-Пресс, 2000.

7. Даль В.И. Толковый словарь русского языка. Современная версия. – М.: Изд-во ЭКСМО-Пресс, 2000.

8. Зализняк А., Левонтина И.Б., Шмелёв А.Д. Ключевые идеи русской языковой картины мира: Сб. ст. – М.: Шк. «Языки славянской культуры», 2005.

9. Зимин В. И. Пословицы и поговорки русского народа. Большой толковый словарь. – Ростов н/Д: Феникс, Москва: Цитадель-трейд. 2005.

10. Колесов В.В. Жизнь происходит от слова. – СПб.: Златоуст, 1999.

11. Кржижановский С. Неукушенный локоть. Собрание сочинений. Т. 3. – СПб.: «Сипозиум», 2003. Далее цитаты приводятся по этому изданию с указанием страницы в круглых скобках.

12. Маслова В.А. Когнитивная лингвистика. – Мн.: ТетраСистемс, 2005.

13. Мокиенко В.М. Почему так говорят? От Авося до Ятя: Историко-этимологический справочник по русской фразеологии. – СПб.: Норинт, 2004.

14. Радбиль Т.Б. Основы изучения языкового менталитета. – М.: Флинта: Наука, 2010.

15. Селиванов А.И. Метафизика в культурологическом измерении // Вопросы философии. – № 3. – 2006.

16. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка: в 4-х т. – М.: Прогресс, 1986.

17. Хайдеггер М. Путь к языку // Хайдеггер М. Время и бытие: статьи и выступления / Пер. с нем. В.В. Бибихина. – СПб.: Наука, 2007.

18. Черных П.Я. Историко-этимологический словарь современного русского языка: в 2-х т. – М.: Русский язык – Медиа, 2006.

19. Шапарова Н.С. Краткая энциклопедия славянской мифологии. – М.: ООО «Издательство АСТ», 2003.

20. Юнг К. Очерки по психологии бессознательного. – М.: Когито-Центр, 2010.

21. Яковлева Е.С. Фрагменты русской языковой картины мира (модели пространства, времени и восприятия). – М.: Гнозис, 1994.