Пределы отрицания в атеизме

Статья посвящена проблеме существования атеистического мировоззрения в условиях постсекулярного общества. Автор подчеркивает, что для решения этой проблемы нужно определить предмет атеистического отрицания. Опираясь на опыт немецкой философии середины девятнадцатого века, он приходит к выводу, что реальным предметом отрицания в атеизме служит не бог или вера в бога, а само общество, востребующее религию как средство власти и принуждения.

Ключевые слова: религия, атеизм, отрицание, Фейербах, Штирнер, Маркс.

The article is devoted to the problem of the existence of atheistic worldview in terms of a post-secular society. The author emphasizes that in order to solve this problem you need to determine the object atheistic negation. Based on the experience of German philosophy of the mid-nineteenth century, he concludes that the real subject of the negation of atheism is not God or faith in God, and society itself, vestibule religion as a means of power and coercion.

Keywords: religion, atheism, negation, Feuerbach, Stirner, Marx.

Проблема реального осуществления свободы совести, права человека на выбор мировоззрения, на религиозное свободомыслие или полную безрелигиозность остро стоит в обществе, в котором религиозная сфера жизни постепенно превращается в рынок религиозных услуг. Борьба с коммерциализацией и навязыванием религии (в том числе и т. н. традиционной) делает актуальным обращение не только к юридической традиции обеспечения свободы совести, но и к критическому опыту атеизма и агностицизма в области социальной философии. Один из наиболее интересных вопросов заключается в том, что собственно отрицают атеисты и агностики, поскольку формально-логический ответ «бога» и ответ в стиле неклассической логики «вопрос о боге» не имеют большого смысла с атеистической и агностической точек зрения. Заметим, что саму категорию отрицания мы понимаем в диалектическом ключе, ближайшей к ней считая категорию изменения, а более общей для них — категорию развития. Отрицание того, чего нет, не может иметь сколько-нибудь значительного смысла для картины мира, поскольку не подвигает к изменению и развитию. Отрицанию должно подвергаться нечто реально существующее, нечто, приводящее к разрыву между наличным и возможным состоянием общества. Иными словами, предметом отрицания может быть лишь такой аспект действительности, который подлежит реальному изменению, то есть и должен, и может быть изменен. Отстаиваемая позиция заключается в том, что отрицание религии в атеизме заходит дальше и означает отрицание самого типа общества, который порождает или востребует соответствующий тип религиозности. На наш взгляд, такой подход был постепенно сформулирован в немецкой атеистической философии кануна революции 1848 года, прежде всего, благодаря Людвигу Фейербаху, Максу Штирнеру и Карлу Марксу.

Как известно, отрицание религии Фейербахом ограничивается тем, что мы бы назвали идеологической сферой. Полагая бога сущностью человека, философ развертывает несколько схоластическую логику перестановки «субъекта» и «предикатов». В теологии предикаты (качества) считаются производными от субъекта (бога). Материалист Фейербах указывает на то, что ни один субъект не дан нам иначе, чем через свои предикаты: «Сущность субъекта выражается в его предикатах, предикаты — это истинность субъекта…» [2, с. 48]. С этой точки зрения субъект производен от предикатов (выводов в стиле Юма, Фейербах, конечно, не делает). А поскольку все предикаты бога носят в христианстве человеческий характер, для победы над религией достаточно вернуть их человеку, понять, что бог — это самодовлеющая, но отчужденная от человека человеческая сущность. Фейербах ограничивается отрицанием религиозного способа мышления, переходя к эффективной критике общества лишь в вопросах пола. Однако он роняет мимоходом: «Подлинным атеистом, то есть атеистом в обычном (курсив наш — А.И.) смысле, надо считать не того, для кого божественный субъект — ничто, а того, кто отрицает божественные предикаты, как то: любовь, мудрость, справедливость» [2, с. 51–52]. Тем самым Фейербах дает уничижительную критику расхожему, обывательскому атеизму, отрицающему вместе с религией присвоенные ею нравственные нормы. Он стремится поставить такую границу своему атеизму, которая не даст вместе с богом подвергнуть отрицанию отразившуюся в нем сущность человека. Безусловно, в этом проявляется глубоко гуманистическая установка фейербаховской мысли. Однако отрицание религии через превращение ее в ложную форму мышления было слишком слабой формой атеизма, так как религия, в отличие от теологии, не базируется на правильном логическом мышлении. Фейербаховский атеизм, и это признает сам автор, больше направлен против теологии (хотя и понимаемой расширительно), чем против религии как таковой.

Меткую критику концепции Фейербаха дает в «Единственном и его собственности» Макс Штирнер. Он полагает, что если религия и извратила какие-то ценности, значит, они предполагали возможность такого извращения, и, соответственно, их восстановленная (воскресшая) версия будет нести в себе большое число чисто религиозных свойств и качеств. Штирнер становится на позицию не атеизма, а радикального агностицизма, который снимает правомерность самого вопроса о боге и подобных ему понятиях. Он показывает, что религия в широком смысле — это сфера духа, освободившегося от конкретного человека и благодаря этому довлеющая над ним. Чтобы вернуть свободу человеку нужно вернуть ее не человеку вообще, а живому индивиду, имеющему не только дух, но и тело, единому и единственному в присущем ему своеобразии [3, с. 30–31, 59]. Фейербах же производит переворот только в сфере духа, то есть остается в рамках религии в широком смысле слова. Штирнер пишет: «При этом мы теряем, конечно, узкорелигиозную точку зрения… Но мы меняем ее на другую сторону религиозного понимания — нравственную» [3, с. 45]. Для него нравственность — это тоже религия, так как она продолжает довлеть над индивидом, оставаясь в то же время от него совершенно свободной. Для Штирнера нравственность и религия находятся в неразрывной диалектической связи, и по сравнению с нравственностью религия даже кажется ему менее важной: «И если для человека, как говорит Фейербах, наиважнейшее никогда не представлял сам Бог, а только его предикаты, то он тем более мог оставить им мишуру, так как сама кукла, зерно всего, все же оставалось им» [3, с. 55–56]. Если уж освобождаться от ложных ценностей, то в первую очередь — от моральных норм, уродующих человеческую жизнь. Кукла, созданная для их поддержки, может и подождать. Штирнер делает огромный прыжок от этики Канта к будущей социологии Вебера и Дюркгейма, почти провозгласив: «Общество — это и есть Бог».

Радикальный агностицизм Штирнера в определенном смысле последовательнее атеизма Фейербаха, так как отрицает не только религию, но, отрицая мораль, близко подходит к отрицанию самого типа общества, порождающего эти явления. Вряд ли стоит упрекать «святого Макса» в нигилизме и мизантропии. Подвергая жесткой критике гуманистический пафос фейербаховской философии, он требует еще боле радикального гуманизма. Фейербах требует свободы для человека вообще, а Штирнер — для каждого конкретного человека. Наверное, благодаря этому Штирнер так зорко смотрит в будущее, предрекая появление того, что сейчас иногда называют «гражданской религией» или «квазирелигией»: «…религиозное заключается в недовольстве современным человеком, то есть в созидании «совершенства», к которому нужно стремиться…» [3, с. 84–85]. В этих словах ясно слышна многомиллионная поступь идеологий ХХ века, к которой оказался совершенно глух Фейербах.

Очевидно, что Штирнер, как ни странно, — это шаг к Марксу. Сам Маркс, впрочем, открестился от такого родства еще в «Немецкой идеологии», когда писал, что младогегельянцы все без разбору подгоняли под понятие религиозного, «пока, наконец, достопочтенный святой Макс не смог объявить его (мир — А.И.) священным en bloc и таким образом покончить с ним раз навсегда» [1, с. 393]. Спорить с Марксом по факту не приходится, но, предельно широко понимая религию, Штирнер подготовил переход от критики только религии к отрицанию также и ее социальных предпосылок, пусть пока — на уровне одних лишь социальных норм. Маркс доделывает работу не Фейербаха, а именно Штирнера — ставит религию на место. Вводя понятие идеологии, он схватывает с его помощью тот самый «дух», который по мысли Штирнера довлел над человеком. Как и Штирнеру, Марксу мало просто переставить местами субъект и предикат, но он, как и Фейербах, не может построить свое дело ни на чем. Поэтому он полагает, что идеология подавляет не индивида и не человека вообще, а родовую сущность человека в индивиде. На первый взгляд, ход достойный гегельянца. Но он в какой-то степени дает выход из тупика, в котором оказался Штирнер. Он, как мы помним, видел религию (идеологию, словами Маркса) всюду, где человека принуждали стать чем-то таким, чем он не является. На первый взгляд формула Маркса тоже подпадает под это правило, но на самом деле нужно помнить, что Маркс исходил не из преднайденной, а из исторической родовой сущности человека, возможной, а не действительной. Марксов подход в чистом виде ничего человеку не навязывает, родовая сущность определяется исторически, и все мы участвуем в этом деле. Поэтому и идеология также развивается исторически — искажения родовой сущности человека развиваются диалектически вместе с самой этой сущностью. Маркс не отрицает того, что идеология довлеет над человеком, он против того, чтобы видеть причину такого положения дел в области самой идеологии. В результате Маркс выводит диалектику религии и атеизма на совершенно новый уровень: из внутреннего дела «духа», из «тайны самой религии» она превращается в предмет исторического развития и в дальнейшем иначе уже рассматриваться не может.

Здесь можно сослаться на известный тезис из работы «К еврейскому вопросу», в котором фейербаховский подход так гармонично сочетается со штирнеровским за счет выхода из замкнутой сферы «духа»: «…эмансипация от торгашества и денег — следовательно, от практического, реального еврейства — была бы самоэмансипацией нашего времени» [1, с. 276]. Маркс видит причины еврейской обособленности не в иудаизме, не в христианстве, а в том, что она выгодна с точки зрения не только морали, но самой социальной практики наличного общества. Как Фейербах, он верит в возможность эмансипации, как Штирнер, он считает, что эмансипироваться нужно от имеющихся общественных отношений в целом, и уже как Маркс — полагает, что это дело не «единственного», а всего общества.

Мы видим три границы отрицания в атеизме. Первая граница — это даже не религия как таковая, а теология, специфический для религии способ мышления, связанный с отчуждением человеческой сущности в пользу бога. С этой точки зрения религию нельзя отрицать целиком, поскольку в ней в искаженной форме содержится истинная сущность человека. Задачей атеиста может быть лишь просветительская критика религии и возвращение отчужденной сущности человеку. Вторая граница — вся совокупность идеологий, довлеющих над членами данного конкретного общества. Атеист вынужден вслед за религией отрицать и мораль, так как мораль так же отчуждена от человека и так же довлеет над человеком, как и религия. Третья граница — это система общественных отношений, в том числе и социально-экономических, которые обуславливают существование в обществе отчужденной религии и морали. Наш современник-атеист может выбирать любую остановку на этом пути. Но при этом он должен понимать, что поликонфессиональность (нельзя ограничиться отрицанием одной религии), идеологическая нагруженность (нельзя не видеть связи между религией и разными формами общественно-политической идеологии) современного общества, а также существование целой индустрии религиозных услуг вряд ли позволит остановиться на первой ступени.

Литература:

1.                  Маркс К. Экономико-философские рукописи 1844 года и другие ранние философские работы. — М.: Академический проект, 2010. — 775 с.

2.                  Фейербах Л. Сущность христианства. — М.: Мысль, 1965. — 414 с.

3.                  Штирнер М. Единственный и его собственность. — Харьков: Основа, 1994. — 560 с.