Тема химии в творчестве М. М. Пришвина



В статье анализируется творчество М. М. Пришвина с позиции использования писателем химического языка и лексики, характерной для научного стиля речи, а также отражения в произведениях собственного опыта изучения химии во время учебы в Рижском политехникуме и Лейпцигском университете.

Ключевые слова: М. М. Пришвин, химия, химический язык

Творческое наследие и дневниковая проза выдающегося русского и советского писателя Михаила Михайловича Пришвина (1873–1954) рассматриваются в многочисленных работах современных исследователей. В частности, анализируются культурный и философско-мировоззренческий аспект творчества (А. М. Подоксенов), жизненный и личностный аспект, находящий отражение в произведениях (А. Н. Варламов, Н. И. Лишова, А. Ю. Павлова и др.). Интересным нам представляется исследование Л. В. Фроловой, где рассмотрены концепты первостихий (вода, воздух, земля, огонь) в романе «Кащеева цепь». Однако в имеющихся исследованиях не раскрывается аспект использования М. М. Пришвиным химического языка, на который мы уже обращали внимание [1].

Под химическим языком понимается совокупность химической терминологии, символики и номенклатуры, правил их составления, преобразования, истолкования и оперирования ими. В химической науке, предметом изучения которой является изменяющееся вещество, лексические единицы, используемые для описания превращения веществ, свойств системы до и после протекания химического процесса, могут также быть отнесены к химическому языку как материализованной форме понятий.

Период учебы Пришвина в Лейпцигском университете совпал с работой там в качестве профессора одного из ведущих химиков рубежа XIX-XX вв. Вильгельма Оствальда, до того пребывавшего и в Рижском политехникуме, где также получал образование Пришвин. Хронологический обзор научной деятельности Оствальда (по [5, с. 211–232]) позволяет заключить, что на период 1900–1902 гг., когда Пришвин изучал агрономию в Лейпциге, Оствальдом, помимо известных работ в области теории растворов (1884–1888 гг.), уже были открыты механизм катализа, разработан метод получения азотной кислоты каталитическим окислением аммиака (1893, 1902–1903 гг.), начаты работы по синтезу аммиака (1900), за которые впоследствии ему была присуждена Нобелевская премия в области химии (1909).

Несмотря на известный факт биографии писателя, что по возвращении в Россию он пробовал строить карьеру ученого и опубликовал ряд работ по агрономии, дневниковые записи позволяют однозначно утверждать, что Пришвин не самоидентифицировал себя в качестве ученого: «Я лично давным-давно (курсив наш— А.Д., А.М.) расстался с научным «миросозерцанием», но сохранил уважение и теперь сохраняю к аскетизму ученых и их независимости от влияния многоразбойной повседневной жизни» [7]. Но, наряду с этим:

«— Вы иностранец? — ласково спросил профессор.

— Я русский, — ответил Алпатов.

— Химик?

— Хочу быть химиком. Но только вы не примите меня просто за мечтателя; я могу работать и достигать своего. Я бы только хотел работать, имея в виду эту Виту, как небо: я вижу в этом подвиг ученого, достигать недостижимое и не забывать о земле. Я, господин профессор, материалист, вы меня понимаете?» («Кащеева цепь»).

Выделенное указание давным-давно, на наш взгляд, указывает на уровень теоретических представлений Пришвина в области химии, сложившихся на начало XX века, когда еще не было электронных представлений, теории химической связи и представлений о реакционной способности соединений. Неизвестную причину химических явлений было принято называть силой химического сродства или просто химическим сродством с предположением о вероятной сложности атома и построения его из «более мелких единиц» [4, с. 108–109].

Несмотря на постулируемые в автобиографическом романе «Кащеева цепь» материалистические взгляды Алпатова-Пришвина, ряд высказываний героев позволяет судить о наличии если не противоположной, то одновременно имеющей место дуалистической точки зрения автора (не исключено, что и под влиянием Вильгельма Оствальда, идеалиста, открытия которого напрямую способствовали становлению вполне материалистических представлений о химической связи и химическом процессе): «Кто много работал по химии в лабораториях, тому в полях, и лесах, и на воде часто, бывает, пахнет какой-нибудь кислотой или газом, совсем неприятным для всех и очаровательным для химика: запах больше всех наших чувств связан с нашими переживаниями, а что может быть лучше времени естественной молодой нашей веры в прекрасную женщину, мать всего сущего, и в силу философского камня?» («Кащеева цепь»).

Как показывает Ю. В. Фролова, концептосфера прозы М. М. Пришвина представлена концептами, традиционно формирующими основу наивной картины мира — вода, воздух, земля, огонь [6]. Вместе с тем, приведенная цитата анализируемого и Ю. В. Фроловой произведения, по нашему мнению, указывает на очевидное неотрицание Пришвиным и пятой аристотелевской стихии — эфира, которая оставалась в системе научного познания вплоть до начала XX века до создания специальной теории относительности [2, с. 193].

Вне зависимости от принятия данной точки зрения трудно отрицать, что Пришвин попал под влияние атмосферы Лейпцигского университета и передовых химических исследований, проводившихся в Германии в те годы: «В какой-то сложнейшей формуле органического вещества, над которым Амбаров работал три года в Париже и Цюрихе, при вычислениях произошла ошибка, какое-то альфа-основание перепуталось с бетой и вместо взрывчатого вещества получилась чрезвычайно прочная краска», «Дальше <…> лаборатория самого профессора, где будущие ученые вместе с учителем делают общую работу — синтез белка <…> Когда-то хотели заключить в реторту самую жизнь, здесь знают, что догнать жизнь невозможно, и все-таки идут за ней след в след, вплотную, измеряя следы и строя свое по образу и подобию ее».

Не только в романе «Кащеева цепь», но и в повести «Мирская чаша. 19-ый год XX века», в цикле «Лесная капель» Пришвин использует отдельные элементы химического языка, в частности, терминологии, а также описания. Чаще всего среди слов, обычно принятых для описания признаков химических и физико-химических процессов, у Пришвина встречаются эпитеты. Большая часть из них относится к цвету (например: «трава, такая зеленая, сказать — почти ядовитая»; «Но Настя оказалась большая фарфоровая баба с яркими пятнами на щеках»; золотая капля; медным перстнем и т. д.). Кроме того, для передачи цвета, оттенка того или иного предмета, Пришвин часто прибегает к таким словам, как золотой, серебряный, медный, отдавая им предпочтение взамен других подходящих по смыслу прилагательных и причастий.

Показательны и эпитеты, выражающие состояние предмета. Очень ярким примером может служить слово «наспиртованный», использованное при описании человека и употребленное в значении «выпивший».

Пришвиным широко используются сравнения и метафоры для более точной передачи описания цвета и других характеристик (блестел, как кристалл; сверкал, как алмаз; как бронзовая; по серебру груди; золотым солнечным днем сверкает, как серебро) или состояния описываемого (как стекло, со звоном разлетается; царапалось, как алмазом стекло; просверкал единым многоцветным кристаллом; стояли, как алебастровые; будто по меди вырезал гравер и т. д.). Уточнения («даже голубые фиалки были покрыты кристаллами снега и ломались в руках») раскрывают предмет речи с химической точки зрения, показывая его структуру, акцентируя внимание на состоянии. Демонстрирует Пришвин и глубокие знания прикладной химии и свойств веществ, причем не на бытовом уровне:

«– Только в лампах денатурат.

— Давай лампу.

— Не отравиться бы: медная лампа.

— Давай!

И вливает все четыре лампы в себя трехлетнего настоя меди в спирту» («Мирская чаша. 19-й год ХХ века»).

Причастия (например, «оранжевая заря была строгая и стекленеющая») косвенно указывают на аналогию с физико-химическими процессами (в данном случае — аналогия с процессами фазовых переходов, когда перед застыванием поверхность веществ из гладкой и прозрачной становится зрительно слегка мутной), используются для достижения образности.

В качестве вывода отметим: проведенный нами анализ отнюдь не претендует на полноту, однако показывает, что вскрытие причин использования М. М. Пришвиным отдельных элементов языка химической науки открывает новые возможности для понимания как художественных произведений писателя, так и его дневниковой прозы.

Литература:

1. Деркач А. М. Михаил Пришвин о химии // Химия для школьников. 2008. № 4. С. 53–55.
2. Курашов В. И. История и философия химии. М.: КДУ, 2009. 608 с.
3. Пришвин М. М. Собрание сочинений: В 3 т. Т. 1, Т. 3. М.: ТЕРРА-Книжный клуб, 2006. 688 с; 624 с.
4. Тихвинский М. Метод и система современной химии. СПб.: Изд-во и книжный магазин О. Н. Поповой, 1900. 340 с.
5. Фолта Я., Новы Л. История естествознания в датах: Хронол. обзор. Пер. со словац. М.: Прогресс, 1987. 495 с.
6. Фролова Л. В. Концепты первостихий (вода, воздух, земля, огонь) в романе М. М. Пришвина «Кащеева цепь». Автореферат дисс. … канд. филол. наук. Орел, 2012. 24 с.
7. Когда били колокола. Из дневников М. М. Пришвина 1926–1932. Цит. по: http://www.pravmir.ru/article_2603.html