Человек не может создать текст, оторванный от личности автора хотя бы потому, что все мы воспринимаем объекты окружающей действительности с точки зрения своего личного опыта. Опыт всегда субъективен. Поэтому если рассматривать текст как некое информационное сообщение, несущее некоторый смысл, то не получиться оторвать изложенные в нём мысли от образа автора, так как они напрямую связаны с его отношением к жизни и миру.
Мы не рассматриваем тексты научного или официально-делового стиля, так как они преследуют другие цели. Их задача — передавать факты, неоспоримые истины или формальную информацию по классической форме заполнения. У таких текстов есть строгая структура. Когда же мы рассматриваем тексты художественного или публицистического стиля, то ощущаем легко уловимые различия между произведениями разных авторов. Цель художественного текста — передать своё мировоззрение, вызвать эмоции или заставить поразмыслить над какими-то общечеловеческими вопросами, цель публицистического текста — убедить в истинности авторского комментария текущим событиям.
Задачей данной работы является определение авторской позиции в художественных текстах, способов её выражения в них и анализ некоторых отрывков из произведений литературы с целью применения полученной информации на практике.
Итак, работа с текстом рассматривается как анализ основных его составляющих: лексического состава, синтаксического разнообразия, стиля и типа речи, тематики и композиционного строения. Но основной задачей читателя, для которого и был написан художественный текст, станет определение основной проблемы и осмысление авторской позиции.
Авторская позиция — это главный вывод, итог всему вышесказанному, характеризующий уникальность текста. Может быть прямой, очевидной, лежащей на поверхности, а может скрываться в тексте, присутствовать только косвенно или намеренно не отображаться, если писатель поставит себе целью лишь описать объект, не давая ему никакой посторонней оценки. Выражается авторская позиция как через представления физического мира — пространства в произведении (пейзажи, портреты персонажей и их личные вещи), так и мира духовного — воображаемой художественной действительности (эмоции и чувства персонажей, их мысли и речь, система образов и эксперименты с формой текста). Средствами выражения авторской позиции обычно выступают разного рода оценочная лексика, средства языковой выразительности, риторические восклицания или вопросы, вводные предложения. В публицистически текстах — ирония и несобственно-прямая речь, в художественных — эпиграфы, прологи и эпилоги, посвящения и авторские отступления.
Не всегда на сформулированный в тексте вопрос писатель даёт четкий ответ. Иногда он сомневается в однозначности предполагаемого ответа, приводит сразу несколько возможных выводов или не приводит ни одного, оставляя читателю лишь некоторые догадки или предлагая добраться до истины самостоятельно. В любом случае текст воспринимается как возможность вступить в одностороннее обсуждение волнующего вопроса и поделится своим восприятием объективной реальности.
В публицистических текстах авторская позиция обычно очевидна, даже если не сформулирована прямо, так как этого требуют цели подобных работ. С произведениями художественного стиля всё может быть не так однозначно. Главная мысль в них часто выражается с помощью героя-рассказчика, который практически никогда не тождественен автору. Он в первую очередь образ, что помогает скрывать истинное отношение к предмету. Но не смотря на кажущуюся дистанцию, создаваемую в пространстве художественного произведения, слова главного героя принадлежат перу автора, а значит в той или иной степени отражают писательское мировоззрение. Автор художественного текста вкладывает свои мысли в слова героев или в лирические отступления, отображая в сюжете свое представление о динамике жизни и об исторической действительности и развивая в нём помимо событийного хода повествования путь духовного роста персонажей.
В попытке определить образы авторов, их позиции и средства для выражения таковых рассмотрим отрывки из романов Л. Н. Толстого и Ф. М. Достоевского. Обратим внимание на смысловую составляющую текстов, их языковое оформление и способы выражения авторской оценки.
«Война и мир» 19 глава 1 том
— Voilà une belle mort 4, — сказал Наполеон, глядя на Болконского. Князь Андрей понял, что это было сказано о нем и что говорит это Наполеон. Он слышал, как называли sire 5 того, кто сказал эти слова. Но он слышал эти слова, как бы он слышал жужжание мухи. Он не только не интересовался ими, но он и не заметил, а тотчас же забыл их. Ему жгло голову; он чувствовал, что он исходит кровью, и он видел над собою далекое, высокое и вечное небо. Он знал, что это был Наполеон — его герой, но в эту минуту Наполеон казался ему столь маленьким, ничтожным человеком в сравнении с тем, что происходило теперь между его душой и этим высоким, бесконечным небом с бегущими по нем облаками. Ему было совершенно все равно в эту минуту, кто бы ни стоял над ним, что бы ни говорил о нем; он рад был только тому, что остановились над ним люди, и желал только, чтоб эти люди помогли ему и возвратили бы его к жизни, которая казалась ему столь прекрасною, потому что он так иначе понимал ее теперь. Он собрал все свои силы, чтобы пошевелиться и произвести какой-нибудь звук. Он слабо пошевелил ногою и произвел самого его разжалобивший, слабый, болезненный стон. «— А! он жив», — сказал Наполеон. — Поднять этого молодого человека, ce jeune homme, и снести на перевязочный пункт!
***
Князь Андрей, для полноты трофея пленников выставленный также вперед, на глаза императору, не мог не привлечь его внимания. Наполеон, видимо, вспомнил, что он видел его на поле, и, обращаясь к нему, употребил то самое наименование молодого человека — jeune homme, под которым Болконский в первый раз отразился в его памяти. — Et vous, jeune homme? Ну, а вы, молодой человек? — обратился он к нему. — Как вы себя чувствуете, mon brave? Несмотря на то, что за пять минут перед этим князь Андрей мог сказать несколько слов солдатам, переносившим его, он теперь, прямо устремив свои глаза на Наполеона, молчал... Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, — что он не мог отвечать ему. Да и все казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нем ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о еще большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих.
Основная идея главы — разочарование князя Андрея в своём герое. Болконский больше не восхищается Наполеоном, не видит в нём величия, не поражается его славой и не поддаётся очарованию его власти. Кумир пал в его глазах, потому что князь понял ничтожность его интересов. Автор передаёт мысли и чувства героя перед возможной скорой смертью, после глубокого эмоционального потрясения и переворота в понимании мира и собственной жизни, и вместе с этим объясняет своё отношение к фигуре Наполеона, не заслужившего приобретённого признания, так как «мелкое тщеславие и радость победы не сравнится с тем высоким, справедливым и добрым небом» и не окупится пролитой кровью убитых на войне людей.
Л. Н. Толстой передаёт своё отношение к личности и деятельности Наполеона через описание восприятия его фигуры художественным героем. Слова Бонапарта Андрею кажутся «жужжаньем мухи», интересы оказываются «ничтожны», прежний герой стал «мелочным». И всё происходит в сравнении с небом, символом справедливости, независимости природы от человека и её одухотворённости, чтобы объяснить внезапную перемену в князе.
Средствами выражения авторской позиции выступают такие языковые средства, как: эпитеты («маленьким, ничтожным человеком», «мелким тщеславием», «высоким, бесконечным небом»), градация («не интересовался, не заметил, забыл»), лексический повтор («ничтожность величия, ничтожность жизни, ничтожность смерти»), метафоры («трофеи пленников»).
«Преступление и наказание» Часть 5 глава 4
«Штука в том: я задал себе один раз такой вопрос: что если бы, например, на моем месте случился Наполеон и не было бы у него, чтобы карьеру начать, ни Тулона, ни Египта, ни перехода через Монблан, а была бы вместо всех этих красивых и монументальных вещей просто-запросто одна какая-нибудь смешная старушонка, легистраторша, которую еще вдобавок надо убить, чтоб из сундука у ней деньги стащить (для карьеры-то, понимаешь?), ну, так решился ли бы он на это, если бы другого выхода не было? Не покоробился ли бы оттого, что это уж слишком не монументально и.… и грешно? Ну, так я тебе говорю, что на этом «вопросе» я промучился ужасно долго, так что ужасно стыдно мне стало, когда я наконец догадался (вдруг как-то), что не только его не покоробило бы, но даже и в голову бы ему не пришло, что это не монументально... и даже не понял бы он совсем: чего тут коробиться? И уж если бы только не было ему другой дороги, то задушил бы так, что и пикнуть бы не дал, без всякой задумчивости!.. Ну и я.… вышел из задумчивости... задушил... по примеру авторитета... И это точь-в-точь так и было! Тебе смешно? Да, Соня, тут всего смешнее то, что, может, именно оно так и было...Соне вовсе не было смешно. — Вы лучше говорите мне прямо... без примеров, — еще робче и чуть слышно попросила она. Он поворотился к ней, грустно посмотрел на нее и взял ее за руки. — Ты опять права, Соня. Это всё ведь вздор, почти одна болтовня! Видишь: ты ведь знаешь, что у матери моей почти ничего нет. Сестра получила воспитание, случайно, и осуждена таскаться в гувернантках. Все их надежды были на одного меня. Я учился, но содержать себя в университете не мог и на время принужден был выйти. Если бы даже и так тянулось, то лет через десять, через двенадцать (если б обернулись хорошо обстоятельства) я все-таки мог надеяться стать каким-нибудь учителем или чиновником, с тысячью рублями жалованья... (Он говорил как будто заученное). А к тому времени мать высохла бы от забот и от горя, и мне все-таки не удалось бы успокоить ее, а сестра... ну, с сестрой могло бы еще и хуже случиться!.. Да и что за охота всю жизнь мимо всего проходить и от всего отвертываться, про мать забыть, а сестрину обиду, например, почтительно перенесть? Для чего? Для того ль, чтоб, их схоронив, новых нажить — жену да детей, и тоже потом без гроша и без куска оставить? Ну... ну, вот я и решил, завладев старухиными деньгами, употребить их на мои первые годы, не мучая мать, на обеспечение себя в университете, на первые шаги после университета, — и сделать всё это широко, радикально, так чтоб уж совершенно всю новую карьеру устроить и на новую, независимую дорогу стать... Ну... ну, вот и всё... Ну, разумеется, что я убил старуху, — это я худо сделал... ну, и довольно! В каком-то бессилии дотащился он до конца рассказа и поник головой. — Ох, это не то, не то, — в тоске восклицала Соня, — и разве можно так... нет, это не так, не так! — Сама видишь, что не так!.. А я ведь искренно рассказал, правду! — Да какая ж это правда! О господи! — Я ведь только вошь убил, Соня, бесполезную, гадкую, зловредную. — Это человек-то вошь! — Да ведь и я знаю, что не вошь, — ответил он, странно смотря на нее. — А, впрочем, я вру, Соня, — прибавил он, — давно уже вру... Это всё не то; ты справедливо говоришь. Совсем, совсем, совсем тут другие причины!.. Я давно ни с кем не говорил, Соня... Голова у меня теперь очень болит.
***
Молчи, Соня, я совсем не смеюсь, я ведь и сам знаю, что меня черт тащил. Молчи, Соня, молчи! — повторил он мрачно и настойчиво. — Я всё знаю. Всё это я уже передумал и перешептал себе, когда лежал тогда в темноте... Всё это я сам с собой переспорил, до последней малейшей черты, и всё знаю, всё! И так надоела, так надоела мне тогда вся эта болтовня! Я всё хотел забыть и вновь начать, Соня, и перестать болтать! И неужели ты думаешь, что я как дурак пошел, очертя голову? Я пошел как умник, и это-то меня и сгубило! И неужель ты думаешь, что я не знал, например, хоть того, что если уж начал я себя спрашивать и допрашивать: имею ль я право власть иметь? — то, стало быть, не имею права власть иметь. Или что если задаю вопрос: вошь ли человек? — то, стало быть, уж не вошь человек для меня, а вошь для того, кому этого и в голову не заходит и кто прямо без вопросов идет... Уж если я столько дней промучился: пошел ли бы Наполеон или нет? — так ведь уж ясно чувствовал, что я не Наполеон... Всю, всю муку всей этой болтовни я выдержал, Соня, и всю ее с плеч стряхнуть пожелал: я захотел, Соня, убить без казуистики, убить для себя, для себя одного! Я лгать не хотел в этом даже себе! Не для того, чтобы матери помочь, я убил — вздор! Не для того я убил, чтобы, получив средства и власть, сделаться благодетелем человечества. Вздор! Я просто убил; для себя убил, для себя одного: а там стал ли бы я чьим-нибудь благодетелем или всю жизнь, как паук, ловил бы всех в паутину и из всех живые соки высасывал, мне, в ту минуту, всё равно должно было быть!.. И не деньги, главное, нужны мне были, Соня, когда я убил; не столько деньги нужны были, как другое... Я это всё теперь знаю... Пойми меня: может быть, тою же дорогой идя, я уже никогда более не повторил бы убийства. Мне другое надо было узнать, другое толкало меня под руки: мне надо было узнать тогда, и поскорей узнать, вошь ли я, как все, или человек? Смогу ли я переступить или не смогу! Осмелюсь ли нагнуться и взять или нет? Тварь ли я дрожащая или право имею»...
В рассматриваемой главе главный герой признаётся в совершенном преступлении и разбирается в истинных мотивах своего поступка. Раскольников хотел понять, как власть и влияние допускают убийства и как величие исторической фигуры прощает в глазах потомков и современников перенесённые лишения и жертвы. Он полагал, что нужно быть сверхчеловеком, лишённым жалости, способным переступить черту и разрешить кровопролитие.
Ф. М. Достоевский использует такие приёмы, как лексический повтор («не деньги нужны были, не столько деньги нужны были»), градация («убить без казуистики, убить для себя, убить для себя одного», «ни Тулона, ни Египта, ни перехода через Монблан»), сравнения («как паук, ловил бы всех в паутину»), эпитеты («красивая и монументальная вещь», «смешная старушонка»).
Текст наполнен восклицаниями, риторическими вопросами. С их помощью автор передаёт настроение Родиона, его сомнения и отчаяние. Вместе с короткими фразами Сони, ее молчаливым присутствием и обращениями Раскольникова к ней создаётся ощущение, что она, не высказывая многословных идей, а лишь изредка вздыхая или вздрагивая, путает главного героя, заставляет его то отказываться от своих слов, то извиняться за них, то снова к ним обращаться потому, что в разговоре правда остаётся за ней. В словах Сони «Это человек-то вошь!» и скрывается авторская позиция.
Так, отличая одного автора от другого, мы видим, как не похожи не только идейная составляющая, но и способы её выражения, языкового оформления. На примере Л. Н. Толстого — это ясный, легко читаемый язык, художественно-изобразительные средства для выражения своей позиции и одна высказываемая мысль на протяжении всего описательного момента. У Ф. М. Достоевского более сложный, громоздкий стиль, несколько идей, вступающих друг с другом в конфликт, и такие приёмы выражения мысли, как восклицательные и вопросительные предложения, реплики оппонента диалога.
Таким образом, произведение определяют: язык и степень его сложности, выбор средств и способ построения предложений, характер затрагиваемых тем, основные мотивы произведения и особенности восприятия окружающего мира, отношения к нему.
Литература:
- В. В. Виноградов «Проблема авторства и теория стилей»
- М. М. Бахтин «Автор и герой эстетической деятельности»
- Л. Н. Толстой «Война и мир»
- Ф. М. Достоевский «Преступление и наказание»
